«Это кажется тебе невероятным и недопустимым. А я говорю, что это так...»  (Axel Sandstroem)

     Теплоход причалил поздно вечером. Давненько, давненько не был Карпов в N-ске. Да, по-прежнему немноголюдно. Оно и понятно, провинция. Идея провести часть отпуска в N-ске пришла в его голову внезапно. А почему бы и нет? В своё время проходил тут практику, да и жил в этом городишке года два. Да нет, не два. Года три будет, точно. Комнату снимал у Глафиры, по-моему, Даниловны. Ох, и хороша была эта статная женщина, ох хороша!.. Ну да ладно, поживу тут деньков пять-семь, сниму угол, отдохну как следует, в речке искупаюсь, по заветным местам пройдусь... На пристани заприметил женщину лет пятидесяти, доброжелательную да улыбчивую, мигом сговорились, и через считанные минуты Карпов осматривал своё новое жилище, где ему предстояло провести ближайшие дни. Старенький домик у самой Волги. С трёх сторон - садик, вишнями глухо заросший, из окон видна пёстрая даль Заволжья и могучая река. По синим струям взад и вперёд птицами летят теплоходы, оставляя за собой белые ленты пены. Хорошо, уютно в доме. Вон и "Ригонда" старенькая имеется. Кадушка с фикусом, металлическая кровать с панцирной сеткой и шарами-набалдашниками, резной буфет. Антонина Алексеевна уже раскладывает на столе разные вкусности. Хорошо!.. Карпов извлёк из сумки бутылку "Столичной". Ну, за знакомство!
     А Антонина-то... ещё ничего... очень даже... Захмелели. Между первой и второй... За вас, за вас, уважаемая Антонина Алексеевна... Ох, какая ножка-то в чулке! "Сразу видно, Вениамин Петрович, что человек вы хороший. Такая нынче редкость..." Дотронулся до руки. Спасибо, мол. Ишь, раскраснелась как. Давно, видать, под мужиком-то не была. Так, ещё по одной. "Повезло, повезло мне с хозяйкой. Да пригожая какая..."  Выждал паузу. "Позвольте руку вам поцелую... Да нет уж, позвольте... Ах, какая вы!.." Взволнована. Пьяная уже, а глазками-то стреляет. Ждёт, ждёт... "А что это вы, Вениамин Петрович, и не едите ничего?" Ещё как ждёт. "Да всё на вас налюбоваться не могу". "Скажете тоже!" Вспыхнула вся. Ну, давай, Веня, сядь поближе. "Всё мне в вас нравится, милая моя Антонина Алексеевна. Решительно всё. И лицо, и плечи, и..." Рука уже на колене. Вздохнула, опуская очи наземь. "Любо мне слышать речи ваши, Вениамин Петрович..." Прижал к себе, сунул руку под платье. Ну, раздвинь свои ножки пошире. Молодец. О, как по-блядски заблестели глаза. Под краем платья открылись края чулок. Так, засунуть пальцы под резинки трусов... "Ох, Вениамин Петрович, скоро блины пекут да сказки сказывают". Хорошо, к поцелуям перейдём. Не отстраняется, не отталкивает разгоревшегося страстью столичного гостя. Распаляют-разжигают кровь её раздвинутые ноги в чулках, туманят голову. Прильнул распалёнными устами к её устам - застонала. Бросила томный взгляд из прищуренных глаз. Ноги раздвинула пошире. Ну, пощупаем пиздёнку. Стянул её трусы до колен. Высокий лоб хозяйки, ровно бисером, покрылся мелкими каплями пота. "Друг мой сердешный!.. Хорошо-то как!" А и впрямь хорошо - полные круглые колени, телесного цвета чулки, стянутые до колен трусы. Вот это картина! Эх, вот он, упругий бутон клитора! Впихнул палец во влажную щель, ввёл его поглубже. Выгибается навстречу, Алексеевна-то. И вдруг:
     - Это что за содом такой?! Безумные, бестыжие!!!
     - Мама!
     - Молчи! Ах, вы, греховодники!
     - Мама, будет с тебя, довольно! Вениамин Петрович это. Комнату у нас снимать будет.
     Мама? Сколько же мамаше лет?.. А молодец, Алексеевна. Не растерялась. Ишь, как убедительно убеждает-то. О, мамаша уже улыбается. Пальчиком грозит. Шутливо так.
     - Ах, озорники! Ладно б молодухой была, Тонька. Старуха уж, а всё туда же...
     - Старуха, старуха... А у меня, может, мутится душа, сердце разрывается, кровь во мне ходит!
     - Ладно уж, ебитесь...
     - Мама!..
     - Старших почитать велено, слушаться во всём. Аль не так?
     - Так, так, мама...
     - Ну-ка, жеребчик, подь сюды... Да иди, иди, не пужайся... Марфа Николаевна я...
     Что ж, очень рад. Может, рюмочку за знакомство? "А ты выкушай-ка, сударь Вениамин Петрович, моей настоечки сорокатравчатой. Хуй стоять будет аки шпала. Да рыжечков солёненьких". Тоже, что ли, ебаться хочет? Ладно, выкушаем... Посмотрел на неё долгим взором. Тонкие, сухие, морщинистые руки; большие груди, правда, свесившиеся по самые не могу; волосы, стянутые в тугой и маленький, как обычно бывает у провинциальных училок, пучок; моложавая свежесть впалых старушечьих щёк. Подумал о русских бабах и ухмыльнулся. Они бывают трёх возрастов: десяти, двадцати пяти и пятидесяти лет. И перемена происходит сразу, в один день... Заметил её лукавый взгляд. "Ещё стаканчик? Грехи-то, грехи наши великие! А! Во грехах родились, во грехах и уйдём. Ну-ка, паяльник свой покажь... Да залупи, залупи..." "Мама!" "Да что ты всё: мама да мама! Соси, давай. Полюбуюсь хоть..." Сказано - сделано. Приставил к губам Антонины хуй, ладонью другой руки ухватил ее за затылок. Ох, как хорошо насаживать её голову на свою плоть! А хуй-то и впрямь как шпала. Сильный, крепкий, пружинистый. А может, их обеих выебать? Почему нет?.. Так, судя по всему, всё к этому и идёт. Марфа-то, ты смотри-ка, уже в одном лифчике сидит. Ай да, мамаша! Ну-ка, освободи вымя из лифчика. Полез под лифчик, нащупал тёплую грудь, извлёк наружу. Даа-а... Ну, а что ожидал увидеть? - мамаша, видимо, не понаслышке знает про коллективизацию. Может, в те годы, грудь у неё была очень даже... "Ну-ка, дрючка, пусти маму к колбаске". "Не насосалась ещё!". "Ах ты, сука гнидопаскудная! Как с матерью говоришь?! Ишь, присосалась, как пиявица, - не оттянешь." Что значит, опыт! Сильна, Марфа! Ох, сильна. Душевно сосёт. Нежно, потом взасос. "Ну, что стоишь, как сирота казанская? Манду раздвинь, сейчас Петрович крепыша своего вставит!" Антонина ляжки широко в сторону разбросала, подол платья высоко задрала. Готова к ебле. "Ну, зачинайте!" И резко по самые яйца меж двух булочек половых губ. Хорошо ебётся, ох, хорошо. Без дешёвого кудахтания, от души так. Сиськи гуляют из стороны в сторону. Лёгкие стоны да звон пружин сливаются в какофонию. "Ебитесь, ебитесь, шибче ебитесь! Не жалей её, шпарь!" Ах, настоечка хороша! Всё вокруг горячо, мокро, с липкими соками, с неповторимым запахом распалённой пизды. Ам-ам, сладенько... "Голубчик ты мой, давай, наяривай!" Шары бесперебойно бьются о пизду. Сколько прошло времени? Пять минут, час, вечность? Да какая разница? Желание не ослабевает, а только крепнет. Антонина уже завывает, мычит, вскрикивает.
     - Оо-охх... Веничка моой... Ох ты, радошный... Еби свою девочку... Ебиии... Вот так... Вот так...
     Стоны усилились, и, казалось, она теряет контроль над собой. Её жопа наращивает скорость... Заломило в яйцах... Тело её сжалось, пошли волны оргазма... А хуй работает, как сенокосилка. Наконец, он напрягся так что в глазах потемнело. Такого облегчения и слабости Вениамин Петрович не ощущал ещё никогда... Но сосиска не долго была безжизненной. Марфа-то уже стоит раком, обнажив сильно растянутый руками в стороны дряблый зад. "Налетай, Петрович! Запускай свово баловника!" Да что тут думать! Обхватил рукой её под живот ближе к лобку, приставил к торчащим наружу красными гигантским лепесткам свой хуй, да и вогнал его одним махом по самые яйца. "Нравится?" Угу. Твоя пизда не хуже. Давай-ка лучше встань надо мной, дай манду полизать. Встала, ноги шире плеч. Ай да зрелище! Так блудливый кот смотрит на лакомый, запретный кус, с мягким мурлыканием похаживая тихонько вокруг и щуря чуть видные глазки. "Извольте получать". Уткнулся лицом в пылающую промежность. Оттопырила пизду пошире, прижала руками голову ближе к себе. Марфа смеётся: "Бойка? То-то. Не упрыгалась ещё. Как телушка, всё бы ей прыгать да скакать, хвост подымя". В жар бросило, хороша пизда! Язык задвигался, ровно шерстобит струной. Видно, что Антонина уязвлена жесточайшей страстью; кажется, на мгновение даже потеряла сознание. А хуй, между тем, марфину пизду таранит. Вот тебе, ведьма! Чулки спущены до щиколоток, платье местами разорвано, груди до колен ходуном ходят, волосы всклокочены,- и впрямь ведьма. "Не утомил вас, Марфа Николаевна?" "Не пизди, пионер. Знай своё дело, еби. Бабушка ещё пятерых, как ты, выдюжит". "Хорошо, бабушка". И опять язык в пизду Антонины, что в сахарную пышку - охнула, лицо закрыв руками, и не понять Карпову - улыбается она или плачет. "Уж и в соображение не возьму, как и ... ой, хорошоооо-ооо... возблагодарить вас, Вениамин Петрович. Спасибо вам, милостивец... ой, умираююю-ююю..." Тихим таким, заботливым голоском сказала. И действительно, и в словах да и в самом говоре её, есть нечто невыразимо милое и ласковое. Марфа тоже подала голос: "Оно точно! Атаман, прямо атаман... Еби, еби...Лета мои не вышли ещё. А ну-ка, поднажми чуток..." Добро. Ну, барабаны-палки, только держись! "Недолёт, опять недолёт... Вооо-от, теперь хорошо..." Ещё быстрей. И ещё. Получи, получи!.. "Ты что, заснул никак? А? Насаживай! Да с размаху! Да с размаху! И не такое видали! Еби... Что не выдержу, думаешь, внучек? А ежели и не выдержу... давай, давай... а ежели и не выдержу, так нам, милый... уххх-х, хорошо сейчас пошло... еби бабушку... ай, молодец... так нам всё едино жить-то уж недолго... достаёшь, достаёшь... Так что, не жалей старух, солдатик... ооо-о... не жалей, еби... ооо-о... воо-от, начинаю, начинаю чувствовать... еби... так, так!.. еби... ох, блядь, проёбываешь ведь... проёбываешь... еби... прямо сокол!.. так меня, так... прибавь жару... Ой, раз родила мати, раз и умирати!.. Еби, еби, еби!.." Прерывистые вздохи, всхлипы. Огромная пизда Антонины покрыла пол-лица, поцелуи длятся, не переставая.

сделано за 0.0008 сек.