Девушка ободрительно улыбнулась Евгению:
     - Мы с Полиной знакомы давно, и я многим ей обязана. Ее любезность, проявившаяся во внимании к тебе, очень велика. Помни это. Разденься, чтобы она могла взглянуть на тебя.
     Евгений не ожидал повторения; когда брюки упали вниз, его эрекция стала очевидной; Мадам Полина подошла ближе, с презрением провела рукой по бедрам и члену, нащупала какую-то точку внизу живота, нажала ее указательным пальцем, и половой орган бессильно повис.
     - Ты говорила о своих знакомых; может, вы связались с ними зря. Впрочем... Нет в мире ничего определенного.
     Ира закончила свои объяснения:
     - Сейчас я передам тебя твоей Мадам; ни о каком неподчинении ей не может идти и речи. Но это напрасные слова. Я уверена в твоей способности к повиновению. Все, что ей угодно, Полина вольна с тобой делать. Но твоя жизнь, как указано на ошейнике, все одно принадлежит мне. Этот дар я приняла.
     С этими словами Ира пристегнула к ошейнику поводок и передала его Полине, которая взяла ремешок как нечто совсем привычное. Она сделала знак Евгению опуститься на колени и поцеловать край ее лакированной туфельки. Затем по жесту Мадам он должен был встать и надеть протянутый ею предмет. Это оказались два ремешка, удерживавшие кожаную ракушку между ног. Жесткая кожа мешала члену свободно двигаться и не допускала эрекции, а прочность суспензория не вызывала никаких сомнений. Евгений испытывал от него определенные неудобства, но ремешки явно подогнали под его размер, и некоторое время спустя остались только легкие неприятные ощущения. Затем ему позволили одеться и встать возле двери, пока обе дамы обсуждали отвлеченные вопросы, говорили о каких-то общих знакомых. Потом Мадам Полина встала:  
     - Значит, уговор остается в силе. Я извещу тебя о результатах; надеюсь на их благоприятный характер. - Ира дала Евгению знак следовать за гостьей. Втроем они спустились к стоявшей во дворе машине - изящной иномарке. Здесь Ира простилась окончательно, потрепала Евгения по щеке и поднялась к себе. Он замер на миг, но Мадам тут же распахнула багажник и вопросительно посмотрела в его сторону:
     - Чего ждешь? Твое место там.
     Евгений, готовый к худшему, полез внутрь. В багажнике было душно, жарко, но дно выстлано чем-то мягким и воздух поступал через два вентиляционных отверстия. Дорога была спокойной, но пару раз так тряхнуло на ухабах, что он наверняка заработал пару синяков. Почти сразу же после этого машина остановилась и двигатель заглушили. Мадам отворила крышку багажника и сделала ему знак вылезать.
     Автомобиль стоял перед уютным двухэтажным коттеджем в уединенного уголке сада или скорее парка. Большего в темноте Евгений рассмотреть не успел, следуя за Мадам по ступеням внутрь. За бронированной дверью находилась ярко освещенная прихожая, в углу которой на тюфяке возлежала огромная овчарка, коротко тявкнувшая при появлении хозяйки.
     - Если разозлишь Якова, о моих обещаниях Ирине забудь. Ухаживаю я за ним сама, так что без приказа лучше к нему не подходи. И немедленно разденься!
     На Евгении остались только черный суспензорий и ошейник с поводком. Он опустился на четвереньки и стоял спокойно, пока Яков обнюхивал его, признавая своим. Затем Полина натянула поводок, и Евгений последовал за ней через три со вкусом убранных комнаты в спальню. Здесь стояла огромная неоготическая кровать, увенчанная шикарным пологом, и было несколько шкафчиков, бюро и подобных предметов обстановки. Мадам, оказавшись дома, привязала поводок к ручке двери и тут же стала раздеваться. Брючный костюм действительно скрывал сильную, наделенную и мышцами, и жиром фигуру, которую тут же скрыл полупрозрачный свободный халатик. Мадам произнесла сквозь зубы, не глядя на Евгения:
     - Ты все еще думаешь, что это игра. И жестоко ошибаешься. Да, жизнь твоя принадлежит Ире, и ты считаешь себя в безопасности, может, даже посмеиваешься надо мной. Все это не ради тебя затеяно, не ради каких-то новых впечатлений. Если ты раб, значит, ты раб. И ты должен принять волю всякой хозяйки, она дает тебе все - и жизнь, и закон, и смысл, и цель. Для этого есть разные средства. Попробуем...
     Он потянула Евгения за поводок, и он пополз в узкий коридорчик, оканчивавшийся тупиком. На самом деле эта стена была подъемной, сделанной из металла, облицованного каким-то плотным материалом. За ней находился крохотный чуланчик - куб с гранями метра в полтора. Единственными предметами там были эмалированный горшок и крюк в стене с приваренной к нему железной цепью. На ней красовался массивный металлический ошейник с замком, который был немедленно пристегнут к шее Евгения.
     - Сейчас ты кажешься себе сильным и смелым; посмотрим, что будет немного спустя. Когда я услышу твой плач, я, может быть, приду. И надеюсь, что ты поймешь, в чьей воле находишься и кто диктует законы. Притвориться не удастся, как и уйти. Понял?  
     Не дожидаясь ответа, Мадам потрепала его по плечу и удалилась. Она опустила за собой фальшивую стену и воцарилась тьма... Цепь была короткой и не позволяла толком улечься, хотя, свернувшись клубком у стены, пленник мог дремать. В карцере была вентиляция - по крайней мере, Евгений нащупывал какие-то отверстия в верхней части металлической коробки и не испытывал духоты. Сюда не доносились никакие звуки, кроме тех, что издавал он сам. И никакого знака, что о нем помнят. Евгений ждал, сколько может продлиться эта пытка. Действительно, ничто не бесконечно, и через какое-то время в нижней части подвижной стены отворилось окошечко, и туда вдвинули поднос с двумя мисками - с пищей и водой. Он был голоден и потому поел, затем исполнил естественную надобность. Очевидно, в пищу что-то подмешали - после нее пришла непонятная сонливость, так и не перешедшая в настоящий сон. Кроме того, обнаружилось и ослабление эрекции, и общий спад возбуждения. Так и тянулось время - во тьме, наедине с собой и своими мыслями о прошлом и настоящем. И конечно, о будущем. Видимо, та же рука вдвинула новый поднос, забрав старый; ею менялись и туалетные горшки. Но больше ничего не происходило.
     Понемногу Евгений начал испытывать беспокойство. Промежутки между приемами пищи все длиннее - или это ему только кажется? Почему апатия после еды быстро сменяется возбуждением? Он изводил себя подозрениями и уже не мог спать, стены карцера давили на него. Он то задыхался и лежал, забившись в угол, то пытался выломать железные стены, то вырвать свою цепь из гнезда. Потом воспоминания становились все более путаными. Вот он бьется о стену головой, чувствует на лбу кровь... Вот зовет на помощь, с его уст срываются какие-то нечленораздельные крики. Вот начинает плакать и кусать свои руки. И как спасительный маяк возникает мысль: "Мадам Полина!" Вместо матери он должен звать ее! Но хозяйка не приходит на зов.
     Крики становились все более отчаянными, потом перешли в тихое всхлипывание. Он не принимал пищи, отбросив поднос куда-то в угол, превратился в запуганное, хнычущее существо. Все что угодно, лишь бы выйти отсюда. Что угодно, только не тьма карцера! И когда дверь поднялась и он узрел мадам, то бросился к ней как к избавительнице.
     - Благодари! - она указала на свои ноги и сломленный Евгений со слезами облизывал ее ступни, изнывая от страха, что вот сейчас она уйдет и захлопнет дверь.
     Но этого не случилось; металлический ошейник был снят, Мадам надела привычный ему кожаный поводок и почти силком дотащила раба до ванной, где он потерял сознание...
     Очнулся Евгений в спальне Мадам, на коврике у кровати. Перед ним стояла миска с водой; он ощутил, что руки и ноги мягко стянуты кожаными ремешками. Очень хотелось пить, и он до изнеможения лакал воду. Тут вошла хозяйка, облаченная в деловой костюм.
     - Хорошо, что очнулся! Стал очень слаб, поэтому некоторое время можешь быть свободен от работы. А Валерия Ивановна за тобой присмотрит, пока меня не будет...
     С этими словами Мадам удалилась. Вскоре в комнату вошла сухонькая женщина средних лет. Она перестелила постель, не глядя на связанного Евгения, смела пыль в комнате и только тогда подошла к рабу и освободила его от ремней. Их заменило устройство, в котором Евгений опознал колодки - в такие же заковывали провинившихся рабов в прошлом столетии. Руки и ноги его были надежно зафиксированы в отверстиях массивной доски. Это не давало свободно двигаться; с огромным трудом он дополз за уборщицей в соседнюю комнату. Здесь, в гостиной, неподалеку от камина, было его постоянное место: тюфячок, горшок и миска на это указывали. Валерия Ивановна опустила его на колени, уложила голову раба лицом вниз на тюфяк таким образом, что ягодицы оказались вверху. Затем суспензорий был удален, и член Евгения наконец-то получил свободу. Руки женщины протерли измученную плоть каким-то смягчающим составом, и пенис напрягся как бы против воли его обладателя. Но Валерия Ивановна не прекращала работы. На его члене оказалось кольцо, представлявшее собой оригинально устроенную искусственную вагину. После пары вертикальных движений руки он кончил. Однако приборчик так и остался висеть, стягивая пенис, но намекая на грядущее удовлетворение. Больше Валерия Ивановна к рабу не приближалась и вообще на него не реагировала, занимаясь своими непосредственными делами.
     Вечером Мадам застала Евгения все в той же позе. Она шлепнула раба по заднице, сняла с него колодки и проговорила:
     - Ты тут немного поразвлекся. Очень мило... Но не забывай и о работе.
     В следующие два дня Евгений чувствовал себя нещадно эксплуатируемой домработницей. Мадам обращалась к нему, только чтобы отдать приказание - вымыть посуду, растопить камин, принести на спине поднос с кофе. Вечером она ела арбуз, выплевывая косточки ему в рот. Затем надела шикарное платье и удалилась, потребовав вымыть полы везде, кроме гостиной и спальни. К ночному приходу Мадам он с трудом управился с этим и без сил упал на свой тюфячок. Естественно, приказ принести утром кофе в постель не был исполнен вовремя. Мадам проснулась с опозданием, подошла к Евгению и разбудила его сильным ударом ноги. Он очнулся не сразу, с трудом осознав, где находится и что его разбудило. Инстинктивно попытался вскочить, но тут же опустился на колени, приготовившись к экзекуции.
     Мадам ничего на это не сказала, только глянула искоса на раба и отдала несколько повседневных приказов. Этим утром он не получил еды: Мадам села за завтрак, сервированный, очевидно, Валерией Ивановной или кем-то столь же невидимым. Она выпила наконец кофе, потом принялась за салат, остатки которого аккуратно стряхнула в миску раба. Остатки кофе были выплеснуты в тарелку еще более небрежно, и Евгений, стараясь не шуметь, выпил и вылизал все, что попало в его посуду. Мадам была, видимо, удовлетворена этим унижением. Она улыбнулась, взяла поводок покрепче и потянула Евгения за собой...
     В этой комнате он еще не был. Впрочем, и комнатой помещение можно было назвать с натяжкой. Квадратный зал с высоким потолком и два столба посреди него. Мадам подтащила его поближе и дала разглядеть конструкцию. Чуть выше уровня плеч и на полу находились цепочки - явно для того, чтобы удерживать руки и ноги. На потолке в точности посередине между столбами находился крючок, к которому Мадам аккуратно подсоединила поводок. Затем вставший с колен раб должен был широко развести конечности, которые хозяйка закрепила цепями на столбах. Поводок был отрегулирован таким образом, чтобы раб не задыхался, но должен был постоянно тянуться вверх, чувствуя тесноту на горле. Растянутый таким образом, Евгений не мог пошевелиться. Мадам подошла к нему спереди и сжала пальцами подбородок:  
     - Думаю, от своей гордости и от альтруизма ты еще не отделался. Ты должен понять, что твоя жертва сама по себе ничто. Моя милость - в принятии ее, это некоторое снисхождение. А насчет твоей жизни... Убивать - одно, засечь до смерти - другое... Ты сделаешь мне удовольствие тем, что будешь терпеть, сколько сможешь. Потом ты будешь умолять и унижаться, говорить, какое же ты ничтожество. Но нужно на самом деле не это. Подумай, может, успеешь понять. Кричать можешь громко, все одно ничего не слышно.
     Мадам открыла незаметный шкаф, встроенный в стену, и перед Евгением предстали орудия наказания - плети, хлысты, бамбуковые и деревянные палки, щетки, даже проволочные плети.
     - Следов, должно быть, будет много. Ну да ничего, - Мадам взяла в руки длинный черный кнут. - Он достаточно болезнен, чтобы не затягивать экзекуцию. Ты заслужил это и за сегодняшнее утро, но наказан будешь не за это.
     Мадам провела кнутом по бедрам Евгения, по суспензорию, по груди. Затем встала у него за спиной. Она разделась, оставшись в черных кожаных трусиках и такой же безрукавке. Обтягивающая одежда скорее открывала ее массивные мышцы и полное тело. Мадам Полина взялась за кнут и размахнулась со вздохом. Первый удар обжег его ягодицы. Он показался не очень сильным, но боль от него не стихала, а скорее усиливалась с каждым мгновением. Новые удары только обострили это ощущение; взмахи Мадам каждый раз были только шире, и кнут бил все сильнее. С ягодиц она перешла на спину, а потом начала охаживать все тело, не прицеливаясь специально. Евгений понимал, что вырываться бессмысленно, уворачиваться - тоже. Таким образом можно было только подставить под удар переднюю часть тела. Но ум и его выводы уже не были важны, не они, а инстинкты управляли его движениями, когда он, выкручивая суставы, пытался уклониться от кнута. В итоге красные полосы расцветили его грудь, на некоторых сразу же выступили капли крови.
     Евгений долгое время сопротивлялся молча, потом не смог больше сдерживаться и закричал. Это были животные, нераздельные крики загнанного зверя, в которых только иногда различались слова "нет!" и "не надо!". Затем, оставив попытки вырваться, он начал оглашать воздух призывами о помощи, ругательствами и даже угрозами в адрес Мадам. На это хозяйка ответила серией еще более жестоких ударов, окончательно сломивших раба.
     Он начал умолять о прощении, захлебываясь от бессильных слез, уверял Мадам, что его непослушание больше не повторится; затем клялся быть ее тряпкой для ног, ее унитазным бачком, ее плевательницей навеки. Но и это не останавливало мучений. Евгений чувствовал, как струйки крови стекают по его спине и к ним прибавляются все новые. Он мог истечь кровью прямо здесь и бессилен был это изменить. Мадам вновь и вновь била, иногда меняя угол удара, увеличивая повреждения и не давая рабу потерять сознание. А он только бессильно всхлипывал. Евгений чувствовал, что вот-вот может переступить болевой порог и погрузиться в небытие. Тогда уже ничто не спасет его, и Мадам забьет раба до смерти, может быть, не заметив этого.
     Евгений в полузабытьи шептал:
     - Ира, я чувствую, что зло не в боли, не в любви, не в подчинении, а в непослушании. Именно оно... Дело не только в самоотдаче, но и в том, как она совершается. Радости госпоже раб не приносит; эти отношения - нечто иное, и регулируются они иначе. Забота о рабе - великое бремя, брать его добровольно никто не станет. Цель жизни не в том, чтобы свалить всю ответственность а хозяина или хозяйку, а чтобы выбирать самому... Выбирать, не как, а что... Ведь если любовь будет взаимна, если человек познает о себе все...

сделано за 0.0018 сек.