У всех ребят, как у людей, а у Толика, парня моего, калатушка такая, что кобыла испугается. Хоть мне всего-то годков четырнадцать, я давно уже не целка. Целку ещё в колыбели мухи проели. Другим парням, сразу, в первый же день не даю. Что я, блядь какая! А вот Толик мне полюбился, ещё на танцплощадке. Когда он начал целовать мне шею в засос, я так сомлела, что аж в трусы надула. Потом, когда он лапать меня стал, я на шею ему повисла, глаза закрыла, делай со мной чего хочешь! Цыцки у меня маленькие, обе в одну его лапищу помещаются. Мял он мне их, щипал, соски всё крутил, так я аж стонать от удовольствия начала. Тут он и повалил меня на траву. Навалился, тяжёлый, пахнет вином и сигаретами, грудь широкая, дышит часто. Я его шею не отпускаю, а он шарит ручищами, юбку мне до пупа задрал. Я ему:
     - Толик, не надо, не надо!
     А сама задницу приподняла, чтоб ему удобно было трусы с меня стягивать. До колен он их мне спустил, а дальше я сама, как змея из кожи вылезла. Обхватила ногами его за талию, жмусь к нему всем своим тощим телом, а он ширинку расстёгивает и чего-то долго там копается. Потом, как надавит мне больно между ног. Я как заору:
     - Ты чего, коленку мне пихаешь?
     Руками схватилась, и тут, уже во второй раз, по-настоящему обосцалась. Сразу сама себе не поверила - вот это дубина! Нет, не то, чтобы очень длинный, но такой толстый, что двумя руками чуть обхватила. А Толик:
     -Не сцы, ща войдёт! - и продолжает мне его переть. Руками меня крепко держит, ещё и навалился всем телом - вырваться я не могу, только умоляю его жалобно:
     - Толечек, миленький, отпусти меня, что хочешь для тебя сделаю, миленький, умоляю тебя. Мама, мамочка, спаси меня!
     Чувствую, нет у меня больше сил, сейчас он меня разорвёт. Головка уже начала по тиху влезать вместе с моими же шкурками. Плющит об мои же мослы - больно! Прям кости мне раздвигает, чего-то аж в копчике уже трещит.
     Всё же пожалел он меня, повернулся на спину:
     -В рот бери сука, если не можешь по-людски!
     Мне не надо было повторять дважды, скользнула вниз, и давай дрочить обеими руками, сосать и лизать языком немытые его мудя. Пальцы у себя между ног намочила и щекотать Толикину задницу. Яйца ему как собака лизала. Сяду на него верхом, поезжу, потрусь об его полено своей общипанной курицей и опять лизать. Как яйца его поджались, стало у него там под ними тикать и сжиматься, я рот широко открыла, к залупе губы прижала и давай глотать молофью. Вылизала всё до капли.
     -Соска ты хорошая! - похвалил меня Толик. - Будешь моей бабой.
     На утро у меня между ног был один сплошной синяк, губеси распухли, разлезлись в стороны, внутри все шкурки ярко-красные, мокрые, горячие стали, повылазили наружу и висят, как у индюка нос. Присела пописять - не могу, больно. Ну думаю, чтоб было, если б Толику удалось таки меня на лысого напялить? Увидела мамка, какой раскорякой я хожу:
     -Что, блядина, опять всю ночь еблась по посёлку!
     Сетку схватила с гвоздя и по ляжкам меня, по ляжкам. Поймала за волосы, задрала подол, заголила мне задницу. Я сжалась вся, глаза зажмурила,
     -Мамочка, не бей, не буду больше, мамочка, прости!
     Свистнула сетка, я аж зашлась от боли, ни кричать, ни дышать не могу, как рыба ловлю ртом воздух. Ногами дрыгаю, в глазах потемнело. Тут мамка ещё раз как жикнет сеткой, меня и прорвало - так завизжала, сосед на днях свинью резал - та так не визжала.
     -Вот, тебе, потаскуха, получай!
     Потом остановилась, разглядела у меня между ног тёмно-синий синячище, величиной с велосипедное седло и давай реветь в голос:
     -Дочушка, кто же это тебя так? Ах! Згвалтавали, снасильничали доньку мою!
     В больницу потащила меня, к доктору. Я упиралась, не хотела идти, но разве против мамки моей попрёшь? На всю больницу раскричалась, что доньку снасильничали и всё нутро порвали.
     Сухой жилистый старикашка - доктор, показал мне на блестящую каракатицу:
     -Раздевайся ниже пояса и залазь вот сюда.
     Я стою и не шевелюсь, а мамка меня подталкивает легонько в спину:
     - Иди, иди не бойся, доктор хороший, больно не сделает.
     Да не дурочка, знаю, что на эти рогатки надо ноги класть. Стыдно-то как, вот так вывернуться наизнанку и весь свой срам показывать. Со сверстниками не стыдно, не зря меня "Сцыкухой" прозвали. Вовсе не трусливая я, наоборот могу такое - ни одна девчонка не осмелится. А "Сцыкуха" потому, что соревновалась с пацанами, кто дольше сцыкнёт. И почти переиграла всех, пока не пришёл один рыжий, весь в веснушках, не из наших. Обошёл он меня. Кожицу оттянет, сожмёт кончик, точно грядки шлангом поливает, натужится и брызнет всего-то одну каплю. Да летит эта капля метров на пятнадцать. Я уже и на стол залазила, чтоб высота равная была, тужилась так, что чуть не обделалась, но этот рыжий со своей пипеткой меня переплюнул. Пацаны наши всё равно меня победительницей признали, почто, если и мне поливальный шланг приделать, так я может дальше того брызну. С тех пор я - "Сцыкуха", с большой буквы.
     А на блестящую каракатицу я залезла. Доктор резиновые перчатки надел и давай мне железяки холодные пихать во все дырки. Медсестру позвал, мазки какие-то брали из меня.
     - Ну, рассказывай, кто тебя так?
     - Упала, - говорю, - ударилась.
     - Сколько раз подряд упала? - издевается старикашка.
     - Не помню! - отвечаю.
     Чем-то холодным и шипящим всё брызгал мне на раны, потом осторожно чем-то промокал.
     - Вижу, что секс в извращённой форме практикуете, вот сказать бы матери. Да толку-то, она тебя и без того порет как сидорову козу. Ну, ладно, одевайся! - говорит.
     Я за шторой одеваюсь, а он с мамкой моей разговаривает:
     - Ничего страшного, травмы поверхностные, внутри повреждений нет. Она не девственница, но дефлорация произошла не сейчас, а значительно раньше. Может ей какой предмет пытались ввести, бутылку например, поговорите с ней, матери она должна признаться.
     - Упрямая она, сладу нет!
     - Рано ей, пожалуй, половую жизнь вести.
     - Одна воспитываю, без отца, совсем от рук отбилась.
     Я вышла из-за ширмы, они прекратили говорить обо мне. Когда мы с мамкой уже подошли к дверям, доктор нам вдогонку и говорит:
     - Почаще подмываться с детским мылом, и пусть сохнет, ничем не закрывать, скоро пройдёт.
     Мама осталась доктора благодарить, а я на улицу шмыгнула.
     До чего же у нас в посёлке сплетни быстро расходятся. Не успела я от больницы толком отойти, уже проехал мимо на велосипеде пацанёнок, остановился и мне вдогонку:


         Тонька - донька
         Рваная пиздонька

     Я прикинула, далеко остановился, не догоню.
     - Каркать будешь, сейчас тебе хозяйство твоё оторву, недоносок!
     Крикнула, и пошла дальше. Так нет, прямо возле дома, на заборе ещё двое таких же оболтусов сидят:

         По пизде мохнатой
         Ударили гранатой
         Граната подорвалась
         Пизда заулыбалась

     Поэты недоделанные! Этих уже попыталась отловить. Куда там, шуганули, как коты шкодливые. Ладно, ещё не вечер, этого я так не оставлю. Потом всё равно уши оборву.
     Весь день и никуда не выходила, зализывала раны. А к ночи не выдержала, сбежала к танцплощадке. Мама думала, что я сплю, а я в окошко вылезла, первый этаж, низко совсем. И через поле, на торфобрикетный, на танцы. Толика увидела, ноги ослабели, в низу живота пустота образовалась, прямо дёргает всю. А тут ещё какая-то белобрысая мокрощелка Толику на шею вешается. Я взбесилась от такого нахальства, подскочила, за волосы сучку и давай метелить. Всю рожу ей исцарапала. Она, дура, отбиваться, ну я ей по почкам коленкой и ногами топтать. Тут меня Толик оттащил. Белобрысая быстро собрала сопли и сдрыснула. От Толика я уже не отходила ни на шаг. Обнимала за шею, победно поглядывая на остальных девчонок.
     На торфобрикетном я часто бываю и местные меня знают. А тут краля какая-то подходит, строит из себя, нос задрала. Аккуратная такая - пионерка. Приезжая небось, городская.
     - Девочки велели передать, чтоб вы юбку длиннее надевали, а то когда танцуете, у вас трусы видно.
     Стоят стайкой в стороне, смеются, черти! А эта осмелела:
     - А от себя я хочу добавить, что танцуете вы очень вульгарно!
     - Насчёт трусов, передай, - говорю, - своим швабрам, что я трусы не ношу- так вентиляция лучше, не так селёдкой пахнет, как от вас, а из-под юбки это лифчик выглядывает. И танцую, как захочу, был бы хуй - танцевала б на хую. А что на вы со мной - это хорошо, уважаешь значит. Так, что сегодня бить не буду - вали давай.
     Та нос ещё выше задрала, резко повернулась и медленно так к своим похиляла.
     - Ни черта она меня не уважает! - наконец дошло до меня.
     - Брезгует, издевается и ещё морду воротит. Ну, пионерка! Погоди, я это так не оставлю!
     Уже возле дома, в тени у забора, когда Толик залез ко мне под кофту и стал щипать за цыцки, я так обмякла, что забыла про вчерашний страх и боль. Я уже была готова попробовать ещё раз. Но тут из подъезда вышла соседка. Толик оттолкнул меня, слегка хлопнул ладошкой по заднице:
     - Ладно, пили спать. Мне сегодня некогда. Дело есть.
     Руки в брюки, засвистел и ушёл в темноту.
     Дома мамка уже ждала меня. Злая, с сеткой в руках.
     - Шкура на тебе горит! Засеку подлюку!
     И за мной. Я пулей в ванную. Чуть успела у мамки перед носом дверь захлопнуть. Уселась на пол, спиной к холодной чугунной ванне, а ногами упёрлась в дверь. Мамка когда злая, такая сильная, чуть дверь не выломала. Но у меня ноги крепкие, удержала. Так остаток ночи и просидела на холодном полу. Я и от отчима так спасалась, пока он ещё с нами жил:
     Толик работал у нас на бум фабрике, в макулатурном цехе. Мы с девчонками называли этот цех - библиотека. Там можно было всякие интересные книжки найти. Но в "библиотеку" мы ходили не за этим. Там, за горами тюков с макулатурой всегда сухо и тепло. Прямо в рабочее время можно встречаться с парнями. Пошла книжки читать - да трахаться пошла в макулатурный.
     Была на заводе и настоящая библиотека, говорили, что много там хороших книг. Потому, что из наших, заводских никто книжками не интересовался, не тащили их, вот и было чего почитать.
     У меня ещё не было никакого плана, когда я автобусом поехала на торфобрикетный. И когда возле остановки встретилась со вчерашней пионеркой, я ещё не знала, что будет потом. Она была такая же чистенькая, аккуратная и гордая, как и вчера вечером. Она сегодня была одна, без подруг, потому и не задирала нос, а даже обрадовалась, что меня встретила.
     - Здравствуй! - уже не на вы - не издевается.
     - Куда, - говорю собралась, - если не секрет?
     - В библиотеку, - говорит. - Правда ли, что у нас на бум фабрике библиотека хорошая?
     - Библиотека у нас классная, - не соврала я.
     - А не на фабрику ли я еду.
     - Конечно на фабрику, куда же ещё!
     Вот тут я мигом всё и сообразила. Пришло время расплаты. Не долго я ждала благоприятного момента.
     - Знаешь, - говорю, - есть тут дорога вокруг пруда, через заводскую плотину. Короче намного, и места красивые. Прямо на завод попадём, а там тебе и библиотека будет.
     Доверчивая она оказалась, пионерки - они все доверчивые. Пошли мы с ней пешком, вокруг, через плотину. Она идёт, подпрыгивает, болтает без умолку.
     - Ах, как она книжки любит, и что не знала сразу, чем заниматься будет в каникулы. А вот теперь, мол, будет в тёткином саду в тени под вишней сидеть и книжки читать.
     Длинноногая, стройная, на пол головы выше меня. Гладкая такая, холёная, породистая, стерва.
     - А чего, - спрашивает, - меня сцыкухой зовут?
     - Да в детстве, говорю, часто в кровать писалась.
     Всему верит!
     На плотине вода вниз с рёвом катится, сыро от брызг, прохладно. Я через решётку перегнулась, свесилась вниз. Вода совсем рядом. Гладкая, как огромный, толстый удав, кольцами по бетонному желобу плывёт. А внизу пена, пышная, грязная, клочьями плавает. Долго смотреть - голова кружится. Поднимешь голову, долго ещё перед глазами плывёт и вертится земля.
     - Подойди сюда, - кричу, - поближе, не бойся.
     - Не боюсь, - кричит в ответ.
     Подходит, к самой решётке. Правда не боится, смелая.
     - Наклонись ниже, к самой воде.
     Наклонилась. Я ей по плечу хлопнула.
     - Пошли, говорю, вымокнем здесь.
     Забора со стороны плотины нету. Сразу за плотиной, заводские цеха.
     - Подожди, - говорю, - сейчас попрошу кого нам дверь в цех открыть - иначе в заводоуправление, где библиотека, не попасть.
     А там, за макулатурным цехом, Толик на бульдозере сгребал огромные, связанные и уже расползшиеся от дождя тюки макулатуры. Я подошла, он заглушил мотор.
     - Ну чего, - говорит, - надумала наконец, сама пришла!
     - Не, - говорю, - тут одна городская интересуется. Я про тебя рассказала - так она говорит, что в Москве таких, как ты через себя за вечер троих пропускала. Я ей про нашу библиотеку рассказала, так она хочет попробовать. Книжки, говорит, очень люблю читать, особенно толстые.
     - Молодец, Сцыкуха, правильно соображаешь! Свою шмоньку погодуй пока, пусть подрастёт.
     - Так это тебе в библиотеку приспичило? - оценивающе глянул Толик. - Зовут-то как.
     - Ольга, - с улыбкой протянула руку пионерка.
     - Книжки любишь, молодец девка! Пошли, пока никого нет, - позвал нас за собой Толик.
     - Она, - говорю, - иной раз за вечер три штуки, вот таких толстых, прочитать может! - показала я пальцами, - Правда?
     Ольга утвердительно кивнула. Толик открыл ключом железную дверь,
     - Это чтоб не лазили здесь, кому не положено, - пояснил Толик.
     Мы зашли во внутрь, Толик захлопнул дверь, запер её изнутри. Медленно повернулся к нам и так же медленно стал расстёгивать штаны. Пионерка стояла, заворожённая, большими удивлёнными глазами, глядя на то, что происходит. Она ещё не догадывалась, ЧТО сейчас будет. Толик переступил через упавшие брюки. Его кувалда, втянутая в живот, непомерно толстая, словно отражение в кривом зеркале в комнате смеха, толчками начала надуваться и расправляться. Так надувается камера от автомобильного колеса.
     - А такую книжку ты читала! - потряс своим хозяйством Толик.
     Я крепко ухватила пионерку сзади за талию. Её всю трясло крупной дрожью. Она не сопротивлялась, не кричала, только не мигая смотрела на Толикино чудо природы.
     - Толик, - говорю, - эти столичные бляди, чтоб получше завести, кричат, вырываются, для вида. Эта вот целкой прикидывается.
     - Для меня вы все целки - и девки, и старухи. Ну-ка, снимай трусы, покаж свою карточку моему библиотекарю!
     Я задрала пионерке юбку и попыталась стащить с неё трусы. Пионерка ожила, схватила меня за руки, пытаясь вырваться из моих крепких объятий. Толик подошёл к нам вплотную и как даст ей звонкую оплеуху.
     Видимо, её раньше никогда не били, она удивлённо, сдерживая слёзы, часто заморгала ресницами. Потом резко отпустила меня и закрыла себе лицо руками. Я не зевала, одним движением стянула до пола её жёлтые пионерские трусы. Толик распахнул ей блузку, пуговицы полетели в разные стороны. Она схватилась за свою юбку, запихнула подол между ног, сжала коленки. От страха она не могла говорить, только мычала, как немая. Толик разошёлся серьёзно.
     - Блядь, хорош придуриваться, раздевайся!
     Я схватила её под мышки, а Толик стал тянуть её за ноги на себя. Пионерка потеряла равновесие, отпустила юбку. Толик стянул юбку вниз, через ноги, порвав замок. Я тем временем быстро и умело ловко сняла с неё блузку. Пионерка осталась в одном лифчике. Толик сгрёб его одной рукой, порвав бретельки и застёжку. Было ей на вид лет 15, но цыцки у неё были что надо - не то, что мои, как гузки у общипанной курицы. Я сидела на коленях, крепко держа пионерку под мышки. Она отбрыкивалась от Толика ногами, но он на это ноль внимания. Ухватил её за колени и раздвигает ей бёдра своими ручищами.
     - У, как хорошо потекла, - потрогал у неё Толик, - а ещё не хочет!
     Он пристроился у пионерки между ног, задрал её колени себе на плечи, и стал возиться со своей колотушкой, пытаясь затолкнуть её в Ольку-пионерку. Та брыкалась изо всех сил и юлила задницей. Но Толик очень хорошо придавил её, сама по себе знаю - никак не вырваться! Наконец, он всё-таки поймал её на лысого - его голый зад замер на мгновение, Олька тоже прекратила брыкаться и Толик одним толчком мощно и резко опустился вниз. Вот тут у пионерки опять прорезался голос. Она так пронзительно завизжала, что мне заложило уши. Толик начал качать вверх вниз, вверх вниз, всё быстрее и быстрее. Визг не смолкал, пионерка останавливалась только, чтобы хлебнуть воздуха, и снова продолжала орать. Минуты через две Толик начал вбивать в пионерку ещё быстрее, задышал тяжело и хрипло, потом судорожно напрягся и резко остановился, распластавшись. Пионерка уже не визжала. Толик зашевелился, медленно встал, окровавленный его болт болтался из стороны в сторону. Пионерка дышала очень часто и не глубоко. Остановившимся, невидящим взглядом смотрела на Толика.
     - Мало? - спросил Толик, и подхватил пионерку на руки.
     Та не сопротивлялась, висела, как тряпичная кукла без костей. Толик встал во весь рост, ноги пионерки падали вниз, Толик по одной, помогая себе коленками, опять закидывал их себе на пояс. Наконец ему удалось обхватить её безвольное, переломленное пополам тело. Удерживая её так, Толик надел пионерку на свой кол. Он стал подкидывать её и одновременно двигаться навстречу. Тело болталось, как мешок: руки отдельно, сами по себе, ноги - сами по себе, грудь тряслась, как холодец. Тут я поняла всё, что произошло, прыгнула, когтями впилась Толику в спину,
     - Прекрати, она же не живая! Прекрати, слышишь! - орала я ему в ухо.
     Толик остервенело терзал безжизненное, с откинутой на бок головой, тело пионерки. Когда до него наконец дошло, он медленно положил её на грязный бетонный пол, тупо уставился на это сломанное, поникшее, совсем уже не гордое, беззащитное в своей тоскливой наготе, юное тело. Совершенно не замечая меня, забегал, засуетился, наклонился к ней, приложил ухо к груди, приподнял, потряс за плечи, словно остановившиеся часы.
     Я проскользнула к двери, трясущимися руками отодвинула тяжёлую задвижку, с трудом приоткрыла железную, скрипучую дверь, и сломя голову, не разбирая дороги, пулей пролетела через весь завод. На проходной, столкнулась с группой спешащих на смену молодых парней. Выбила из рук одного из них какой-то свёрток. Мелкие железяки со звоном поскакали по плиткам пола.
     - Эй, Сцыкуха, полегче на поворотах!
     Я не помню, как оказалась дома. Я слонялась из угла в угол, не находя себе места, меня трясло, руки колотились, зубы стучали.
     Мамка, как пришла то сразу догадалась. Она уже слышала о том, что произошло на заводе. Толика так и застали сидящим над поруганным телом. Толку от него добиться не смогли, но мамке уже насплетничали, что я, как сумасшедшая мчалась через заводскую проходную.
     Я не отпиралась, рассказала ей всё.
     - Пошли в милицию, всё там повторишь. Только, сначала расскажешь про вчерашнее, и что Толик твой грозился убить тебя, если ты не приведёшь эту Ольку к нему вместо себя. Поняла! Шкуру свою спасай, дура, ему всё равно хана!
     Стоило мне только раздвинуть ноги и показать, начинающий зеленеть громадный синячище у меня между ног, как седая, суровая милиционерша сразу смягчилась, сочувственно смотрела мне в глаза и кивала головой, веря каждому моему слову.
     До самого суда над Толиком я не отступала от своих слов. Сколько следователь не давил на меня, я твердила своё. Мамка наняла адвоката, и тот стоял за меня горой, не давая следователю кричать, или ещё как добиваться от меня другого признания.
     На суд я явилась в длинной юбке, с косичками. В белых гольфах. Суд был закрытым, так, что скамейки для зрителей были пустые. Я повторила всё опять, иногда даже бросая быстрый взгляд в сторону Толика, словно ожидая, что он подтвердит мои слова. Толик горячился, пытался вскочить, но ему не давали и крепко держали с боков два здоровых охранника в форме. Когда ему наконец дали слово, он сбиваясь, стал говорить, что меня перетрахал весь посёлок, что я стерва, каких свет не видывал, и что меня надо разодрать на части. На свидетельские показания Толикиных дружков, против меня, наш адвокат сказал, что я жертва насилия, что мне нанесена тяжёлая моральная и физическая травма. Что моё поведение очень легко понять, и зачитал бумагу, где было свидетельство об изнасиловании меня отчимом, когда мне ещё только исполнилось двенадцать.

сделано за 0.0012 сек.