рассказ: Она
автор: Зигмунд
тема: подростки, романтика
размер: 73.83 Кб., дата: 11-02-2001 версия для печати
страницы: 1 2 3 4 [След.]

     В 13 лет я уже все знал о том, о чем не говорят учителя и родители. Учился я в хорошей школе, и "их" книжки и журналы всегда ходили по рукам. Проблемы прочитать их тоже не было. С одноклассниками мы вовсю обсуждали достоинства и недостатки перевода Кама Сутры и д-ра Кинси, смело судили об объеме груди и длине ног девушек из Плейбоя и Пентхауза, но вот опыта не было решительно никакого, с девчонками я даже не целовался и не обнимался толком. Только на школьных дискотеках немного. Не знал я до этого возраста и что такое пионерский лагерь. Но слышал об этом много хорошего именно в этом контексте, и считал, что родители это знают, и именнно поэтому меня туда не отправляют.
     И вот в то лето надо было опять ехать к бабушке, но уже не отдыхать, а помогать, потому что и бабушка и дедушка вдруг стали плохи. И в прошлые годы я там не баклуши бил, по мере детских сил, так что особенно трудного ничего не было. Но папа и его братья и сестры взяли отпуска по очереди, чтобы не оставлять родителей, и меня младший дядя со своей женой быстренько "освободили" от внучьих обязанностей. Пошарившись еще немного, и не найдя никакого интересного занятия (никто из "приезжающих" друзей не приехал, местные все вдруг ударились работать комбайнерами, трактористами, пожарными и доярками), я послал предкам телеграмму, купил билет на поезд и был таков. Единственное, что успели сделать родители - взять путевку в самый обычный пионерский лагерь. Причем, не с начала смены, 3 или 4 дня пришлось пропустить. Я о таком варианте не смел даже думать, просто не предполагал, что это в принципе возможно. Я даже не стал ночевать дома, чуть-чуть обновил содержимое рюкзака, взял маленькую гармошку (отец у меня баянист, да и я кое-чему обучился), надел только что привезенный из деревни старый дядин картуз и в таком залихвацком виде на вечерней электричке отправился, с расчетом, чтобы успеть до отбоя. От предвкушения встречи с незнакомыми ровесниками и ровесницами, не обремененнми родительской заботой и опекой, сердце билось чаще, и штаны неудобно топорщились.
     Я действительно, успел прийти перед самым отбоем. Воспитательница и вожатая представили меня всему отряду, показали палату и кровать. С парнями познакомились быстро, и я стал ждать, когда же "оно" начнется. По репликам своих новых товарищей я понял, что что-то намечается уже этой ночью. Мое удивление и разочарование было особенно велико, когда я узнал, что целью планируемой вылазки является лишь связывание шнурков девчонских кед и измазывание самих девчонок пастой. Тут я понял, что влип еще на месяц. Лучше бы в городе проторчал.
     Следующие несколько дней, однако, не прошли для меня даром в плане продвижения к заветной цели. Из женской части отряда я мысленно выделил несколько человек, на кого можно обратить внимание, и начал думать, как заняться воплощением своей мечты индивидуально. С пацанами каши не сваришь, это сто пудов. Одна из намеченных была в то время заместителем командира отряда, такая ярая активисточка, которых по телевизору показывают и в "Пионерской правде" печатают. И ничего другого на уме. На других местах, все было, напротив, как надо.
     Я не могу назвать ее по имени, ее имя принадлежит с тех пор только мне. Для вас она будет скрыта за простым личным местоимением третьего лица женского рода, но всегда с большой буквы.
     Несмотря но свой возраст Она была уже совершенно сформировавшейся девушкой, мало чем отличаясь от, скажем, пионервожатой. Длинные стройные ноги, почти всегда одетые в брюки. На торжественные линейки только она ходила в юбке, по форме. Юбку эту, похоже, она носила года 2 подряд, и потому та была ей мала и едва доходила до середины ее ровных, пока еще не загорелых бедер, и не сходилась полностью, оставляя разрез, в который при ходьбе широким шагом было вино все. Парни все это замечали, я не один такой.
     Что бы она ни надевала сверху, сразу было ясно, что у девчонки все в порядке и с животиком и с талией. Больше всего меня заводило то, что она совершенно не замечала, насколько она красива и нравится парням. В ее поведении не было ни тени кокетства, но и совершенно никакого стыда, боязни своего обаяния. Ей ничего не стоило завязать рубашку узлом над животом, вместо бюстгальтера, который так долго надевать утром, и в таком виде выступать перед публикой, заходить в пионерскую и к начальнице лагеря.
     Отсюда я и начал, не зная, где предстоит кончать.
     Надо сказать, что в своей школе я считался охламоном и разгильдяем, и с трудом получал четверки по труду, физ-ре и пению. Однако одноклассников в этом лагере не было, и я легко и вполне сошел за отличника, спортсмена и активиста (красавцем я никогда не был, и так и не стал все равно). Проявляя свое пионерское начало, я пытался таким образом как-то приглянуться Ей. Результата я достиг просто отличного. Отличного от всего, чего можно было ожидать: меня быстренько избрали командиром, вместо Сереги, который с удовольствием полностью переключился на руководство футбольной командой отряда. И именно эта победа стала решающей в моей битве за Ее сердце. Она ругалась с Серегой по всем пионерским и непионерским вопросам, как волчица, защищающая свое потомство, со мной же она просто краснела и отводила глаза, соглашаясь со всем, что я говорю. Я никак такого поведения не ожидал от бойкой, хорошенькой девчонки. По отношению к другим ее поведение нисколько, ну нисколечко не изменилось. Она по-прежнему не обращала на себя никакого внимания, пока рядом не появлялся я.
     Надо сказать, что и служебные дела пошли у нашего отряда гораздо лучше. Мы и стенгазету сделали лучшую, и единственный отряд из лагеря сделали свою газету периодической, и конкурс инсценированной песни выиграли. (Я играл на гармошке, а она на гитаре, под балалайку). Все завертелось. Но поговорить с ней, даже когда было время, я все не решался. Нет, я никогда не был стеснительным мальчиком, но мне казалось, что все, что я буду говорить, будет обманом, потому что твердо и точно знал, чего хочу добиться.
     Танцы у нас были по субботам, но в первую субботу она не пришла вообще. Я тоже сразу ушел и пошел ее искать. Она же сидела в пионерской, включив свет, и что-то чертила, встав коленками на стул, и низко склонившись над столом, так что в расстегнутый сверх обычной нормы воротник ковбойки было прекрасно видно все. А я спустился с крыльца, отошел за угол и тут же в ночи снял свое напряжение. Так получилось, что не делал я этого уже давно, и в этот раз у меня была эякуляция. Странно, но я сразу подумал, что надо будет предохраняться, когда у нас дело дойдет до дела.
     Еще пару дней я вел работу в мужских массах своего отряда по половому просвещению. План мой состоял в том, чтобы в игре "в бутылочку" или "кис-кис" (а ничем другим, по моим предсавлениям, а пионерлагерях не занимались) выманить свою улиточку из ее раковины.
     Девчонки, конечно, поломались денек, но на следующую ночь турнир по "кис-кис" был в самом разгаре. Более зрелые, девчонки, естественно, обзывались козявками и намекали на то, что у них опыт по целовальной части - дальше некуда, парни ржали (насколько это возможно ночью напротив комнаты вожатой), и хамили, но со скрипом, шутками и прибаутками под моим руководством, все целовались и понемногу некоторые даже раздевались. Она в ту ночь спала, отвернувшись к стенке, но я не мог оставить это мероприятия, ибо держалось оно только на мне.
     Мне очень хотелось узнать, что она думает по этому поводу, но в тот день поговорить нам не удалось. Я ходил в соседние лагеря договариваться о проведении чемпионата поселка по футболу. Попутно договаривались с лагерем, что у самой речки о совместном проведении дня Нептуна. С ней так и не увиделись толком.
     Следующей ночью народ уже играл по своим правилам, назначил дополнительные места для целования, в общем, веселье было на славу. Я подошел тихонечко к ее кровати, позвать поиграть, но услышал, что она тихонько плачет. Дурак, сразу не догадался почему, и как заору:
     - Девчонки, Она ... . Слово "плачет" я сказать не успел, потому, что Она со всей силы двинула меня кулаком по ноге. Еще секунду я соображал, девки завизжали:
     - Что, умерла? (Небось, дуры, страшные истории травили).
     - Нет, - говорю, - наоборот, дерется! - и ничуть не притворяясь, держусь за ушибленное бедро.
     На крик прибежали воспитательница и вожатая, стали нас разгонять, вожатая лично повинтила меня у Ее кровати, держащимся за ногу. Все было просто и очевидно, пришли, как обычно мазать пастой, но девчонки дали достойный отпор. Но вожатая именно на меня посмотрела как-то недобро.
     Орг. выводов из этого приключения делать не стали, и пацаны продолжали ходить "к бабам".
     Но Ее отношение ко мне переменилось, скорее всего, оно переменилось днем раньше, и тогда еще можно было все исправить, но все уже было безнадежно. При мне она больше не краснела и смущалась, оспаривала буквально каждое мое слово, нарочно вызывающе себя вела и прилюдно посылала мне воздушные поцелуи, так аппетитно чмокая, что иначе как оскорбление воспринято быть не могло. Всячески показывала, мол, ты - кобель, вот и смотри на мои сиськи и слушай мои поцелуи, раз тебе только этого и надо. Я понял, я все понял. Понял, что я обидел девушку в лучших ее чувствах, понял, что потерял ее навсегда, и знал, что ни с кем не могу это начать снова в этом лагере. Ну, есть у меня кое-какие принципы все-таки.
     Парни стебались помаленьку, и только умненькая пионервожатая все организовывала собрания совета отряда, оставляя нас двоих после собрания, пытаясь нас помирить, и в основном, как я сейчас понимаю, на нас посмотреть и изучить, как кроликов подопытных.
     Надя (пионервожатая) все раскручивала нас на задушевные беседы, рассказы о детстве и т.п., и я довольно убедительно выдавал себя за сельского жителя. Очень обстоятельно и хозяйственно судил о сортах помидоров, расценках на прополку, уборку, зарплатах механизаторов и бригадиров. Приятно было что девушки (Надя по сути тоже еще была девчонкой лет 20 максимум) на мое происхождение реагировали нормально, не в пренебрежением и не с любопытством Левенгука к бактериям.
     Надя ничего, вроде и не делала, но Ее неприязнь ко мне прошла, а я увидел, что она классная девчонка, невероятно хорошо воспитанная, и из очень хорошей семьи (например, знакомые ее дедушки, это люди про которых я читал только в книжках. А может, и про дедушку в как-нибудь из книжек тоже написано). Мне стало еще стыднее за себя, и я трусливо все глубже скрывался под маской дикаря.
     Вот, однажды, возвращаясь вдвоем в отряд с совета дружины, затянувшегося почти до полуночи, и довольные тем, что всех победили и убедили, разговаривали устало и непринужденно. Я выдал ей тщательно подготовленный рассказ о ночных играх. Мол, в этом нет ничего личного, мне это на фиг не надо, что, мол, некуда было приложить свои организаторские способности и попробовал свои силы как в качестве лидера, так и антилидера. Она улыбаясь сказала, что все это знает, что Надя ей про меня все рассказала.
     - И что же она рассказала? - спрашиваю.
     - А все!
     Умная Надя могла рассказать слишком много, и я вдруг слышу свой голос из своей глотки:
     - А она говорила, что я безумно люблю тебя?
     Она шла в тот момент передо мной, остановилась, в стройной спине под тонким свитером появилась какая-то неуверенность, обернулась. Глаза опять опущены, румянец, все как раньше. До меня дошло, что я такое сказал, и руки-ноги тоже как не свои стали.
     - Нет, - отвечает, и так и стоит столбом. Я называю ее ласковым именем и повторяю:
     - Так вот, я очень-очень тебя люблю.
     А в ответ тишина. Как стояла столбом, так и стоит. А я весь ушел в слова, о руках-ногах-и-всякой-прочей-фигне вообще забыл. Так и стоим. И без всякого желания, просто вспомнив, что надо, я взял ее за плечи. И тут как будто пружина в ней распрямилась, закрученная за всю жизнь, и снятая с предохранителя минуту назад. Она подалась мне навстречу всеми своими эрогенными зонами сразу. И нежными губами, и закрытыми глазами, и тонкой шеей, и упругой грудью, и стройными бедрами и всем, что есть на свете. Наверно, я сделал то же самое, и мы столкнулись на полпути друг к другу, прямо посередине главной аллеи и стали обниматься и целоваться.
     Ни с кем и никогда больше в жизни я не целовался так искренне самозабвенно. Я к чертовой матери забыл и Кама-Сутру, и д-ра Кинси, и Плейбой, и Куприна, и Набокова и все что я так тщательно изучал специально для этого случая. Просто я целовал ее лицо, и она подставляла мне его. Я гладил ее грудь, и она прижималась ею к моей руке еще крепче. У меня встал, и она помогла ему, застрявшему в джинсах, и прижалась своим животом к моему, а я положил руку ей на ягодицы и прижал всю ее к себе со всей силы, а она тихонько пискнула и окончательно растаяла. Мы покачнулись, пролетели к краю аллеи и свалились на землю, я только успел отвернуть от кустов. Она оказалась на мне, я поднял ей свитер и прижался лицом к ее животу, руками схватив голую грудь (по обыкновению она была без лифчика). Может быть, у нас все получилось бы и в тот раз, если бы не вожатая соседнего отряда, почти прямо под окнами которого мы и завалились. Черт ее куда-то понес посреди ночи. Мы услышали отдвигающийся засов, увидели, как включили свет, быстренько вскочили и выбежали на аллею. И тут же натолкнулись на эту вожатую. Она испугалась, но узнала нас. И увидев запыхавшиеся наши лица, решила, что мы со всех ног бежим в отряд. Еще и говорит:- Бегите, бегите, ребята. Поздно уже! - вот дура! Дошли до отряда, постучались. Надя вышла нам открывать, и мы не отказали себе в удовольствии поцеловаться, пока она возится с засовом. Ей было очень интересно, что же было на собрании, и позвала нас к себе. Я, боясь за себя, сел по другую сторону стола от Нее. Мы с жаром вместе рассказывали о своем успехе, перебивая друг друга, не обижались, и Надя должна была быть довольной своей работой.
     Наши уединенные встречи с Ней продолжались. Мы обнималась и целовались везде, где нас никто не видел. Однако "это" как-то сразу вышло из планов. Она стала отстраняться, когда я опускал свои руки слишком низко, больше не прижималась ко мне всем животом, хотя против ласок груди она ничего не имела.
     На работу времени стало не хватать, да и желания особого работать не стало. Однако, как люди ответственные, мы должны были делать свое дело, и нам приходилось сидеть на веранде до полуночи, до часу, а порой и до двух. Обычно оставался я один, потому, что вдвоем - не работа. Я не мог ни о чем думать и что-либо делать в ее присутствии. Наклонится она над столом - и я не вижу ничего, кроме того, что за расстегнутыми верхними пуговицами отвисающей рубашки. Встанет коленками на стул - и ее кругленькие ягодицы плотно обтянутые брюками или шортами заполняют все мое сознание. Сядет рядом - руки не могу удержать при себе, и те, предательницы, сами тянутся к ее непередаваемо красивым бедрам. Сядет напротив - не могу оторвать взгляда от ее милого лица, длинных ресниц и плотных губ, которые бывают такими нежными и страстными. В общем, довольно скоро стало тяжело вставать по утрам. Сначала я закосил специальную (кстати, мной же и организованную) зарядку с 3 км кроссом за территорией лагеря. Потом не встал и на основную зарядку. Надя видела, как мы работаем, и эти выходки стерпела.
     Но когда однажды было пора уже выходить на линейку, а мы с ней еще спали (в смысле Она и я спали в то утро каждый в своей палате), Надино терпенье лопнуло. Она стала стаскивать с меня одеяло (никогда раньше она так мальчишек не будила), орать, какие мы с Ней гады, что девочка за нас уже в пионерскую сбегала за флагом, и все такое. Я вскочил, злой спросонья как черт и взял ее в захват, и одновременно правую кисть на болевой. Она завизжала так смешно, что перестала быть вожатой, а стала просто девчонкой, на 4-5 лет всего старше меня. Она попыталась вывернуться отчего только плотнее прижалась ко мне. А я стою в одних трусах, выше нее ростом, и держу ее в полной своей власти. Тут то у меня все проснулось, и по-юношески мгновенно и сильно. Увидеть я ей этого не дал, так как быстро отвернулся и стал надевать шорты, рубашку и галстук. После линейки я как псих просил у Нади прощения, и она мне его охотно дала, наверно, считая и себя отчасти виноватой.
     Весь день я ходил как заведенный думая, как Это сделать с Надей, и терзаемый сомнением, по поводу того, насколько это будет нечестно по отношению к Ней. Гениталии в тот день явно перевешивали голову. Вечером был очередной матч местного футбольного чемпионата, и наши играли "на выезде". Я не пошел, что никого не удивило и не обидело. Я и Она не придавались популярным развлечениям типа пляжа (загорать все равно не дают, купаться по свистку) и кино. У нас было и работы всегда полно, а в последнее время и другие интересы появились. Но Она должна была идти, потому что была капитаном команды болельщиц. Девчонки нашего и другого старшего отряда надели нашу лагерную форму волейбольной сборной - обтягивающие белые футболочки с эмблемой лагеря и обтягивающие же красные атласные трусики. Тогда у нас еще никто, даже среди воспитателей, не знал, что в Штатах это давно придумано. У нас эту идею восприняли хорошо, и это должно было стать первым выступлением команды болельщиц. Отчасти мое желание не ходить на матч было вызвано и Ее участием. Мне не хотелось смотреть на нее в облегающем костюмчике наравне со всеми. Не было ни малейшего желания слушать, как пацаны будут обсуждать ее сиськи и жопу и строить несбыточные предположения на свой с ней счет. Всем сказал, что буду читать газеты, наш редактор уже давно тряс с меня обзор международных событий. Я же за "Зарницей" и кружком бальных танцев света белого не видел. Взял у начальницы подшивки и пошел в отряд. Постучался к Наде, и попросил помочь разобраться. Она знала, что я и сам справлюсь, но согласилась помочь, думая, что я пытаюсь найти большего примирения. Мы сели за стол рядышком, склонившись над газетами. Стали о чем-то говорить, но через некоторое время я перестал понимать происходящее и только запах ее волос остался из окружающего меня мира. Я отклонился на спинку стула и стал смотреть на ее спину, шею, кудрявые темно-каштановые волосы и уши с дырочками, но без сережек. Она обернулась ко мне, ожидая, очевидно, ответа на заданный вопрос. Я не стал переспрашивать, а наклонился к ней и обнял ее со спины, взявшись за грудь. Она не испугалась, не вздрогнула, не запищала. Все с такой же непринужденной улыбкой спросила:
     - А ты уверен?
     Сейчас я гораздо старше той Нади, но все равно каждый раз, когда вспоминаю этот случай, нахожу все больше смыслов в этой простой и на первый взгляд банальной фразе.
     Я был уверен.
     Это не было той сумасшедшей бурей эмоций, как у нас было с Ней на аллее. Никто никуда не бросался, не падал и сознания не терял. Она повернулась ко мне лицом, освободив таким образом, свою грудь, и стала гладить меня через рубашку. Я снова взялся за ее грудь, на этот раз обеими руками, и понял, что она в лифчике. Я много слышал анекдотов и рассказов пацанов о всяких случаях с лифчиками, и я в свое время довольно скрупулезно изучил мамин бельевой ящик. Я не был уверен только, что справлюсь на ощупь. Я расстегнул ей одну пуговку, и она тут же расстегнула одну мою, и стала гладить мою шею и грудь напрямую, не через рубашку. Это оказалось намного приятнее, и я вздохнул поглубже в знак одобрения. Я не знал, что делать с ее пионерским галстуком, который она почему то не сняла, но игра в пуговки увлекла меня и я не стал пока думать о галстуке. Тем более что впереди еще был лифчик. Так пуговка за пуговкой мы почти одновременно добрались до ее юбки и моих джинсов. Правила ее игры были простыми: я делаю что-то первым, а она повторяет. Я должен был начать следующий кон. Я вдруг вспомнил, что мы еще не разу не поцеловались. Это было не по науке, и я потянулся губами к ее лицу. Она тихонько, но убедительно увернулась, подставив взамен свою шею. Рубашка ее была полностью расстегнута, и шея доступна для поцелуев, но на ней все еще был пионерский галстук. Попытался снять с нее этот дурацкий галстук, но левой рукой у меня не получалось, а когда я попробовал освободить правую, занятую поглаживанием ее живота, она схватила мою руку и положила ее на место.

страницы: 1 2 3 4 [След.]