Едва я возобновил свои попытки развязать в принципе нетугой пионерский узел, как она засмеялась тихонечко и со всей силы затянула галстук у себя на шее. Пришлось вытаскивать воротник из-под галстука. Мы сидели у стола почти у самого окна, и кто-нибудь высокий или находящийся на достаточно большом расстоянии мог видеть все. Шторы у Нади были подняты и занавески открыты, мы ведь с газеты читали. Тут под самым окном раздались совсем детские голоса. Наверно, какие то октябрята из младших отрядов сбежали поиграть на запретной для них территории. У самого окна стояла кровать, и Надя подошла к ней, на нее встала на колени и дернула шнурок, опускающий плотную штору. Мне была видна ее спина, лямка от лифчика, отставленная попа в белой юбочке и ножки в теннисных тапочках. Ждать ее возвращения к столу было совершенно бессмысленно. Тут стало темно, и я только слышал, как она слезает с кровати. На ощупь я включил настольную лампу и пошел ей навстречу. Она пыталась дотянуться до лампы и выключить ее, но я не дал, повалив ее на кровать. Лифчик у Нади расстегивался спереди, и конструкция замочка оказалась мне знакомой, но что-то его заело, и я стал нервничать. Надя восхитилась моим умением, и попросила не рвать лифчик, потому что он импортный и ее любимый. Вот крючок свободен, половинки лифчика откинуты в стороны и я в очередной раз застыл в нерешительности, выбирая, что же делать дальше. Тут уже Надя сама положила свою руку мне на затылок и наклонила голову к своей груди. Она, наверно, хотела, чтобы я сразу стал целовать ее соски, но я ткнулся носом между ее маленьких упругих грудей и стал дышать ее запахом, ее духами и потом. Руки же мои заняты были ее грудью, шеей, плечами. Я теребил ее соски пальцами и перекатывал упругую плоть в своих ладонях. Я гладил ее шею и щекотал за ушами, я нежно поддерживал драгоценный груз ее груди с боков, касаясь одновременно внутренней стороны ее рук. Потом я дышал ее подмышками, шеей и волосами, исцеловал ее всю от макушки до так и не расстегнутой пока юбки. Мне совершенно не хотелось ее губ, после первой попытки я даже не пытался к ним приблизиться, тем более, что ее губы тоже все время были заняты делом. Игра не прекращалась ни на секунду. Ни один мой поцелуй не оставался без ответа. Она гладила мне грудь и спину, целовала и покусывала мои соски и кожу под подбородком, тихонечко щекотала руки и туловище.
     Все это время я сидел верхом на ее бедрах, и когда перенес поцелуи и ласки совсем низко, мне пришлось сдвинуться на ее голени, чтобы спокойно заняться юбкой. У Нади были другие идеи по поводу последовательности ласки, и она сразу раздвинула свои ноги, согнув их в коленях. Ее ноги оказались на уровне моей головы, в прямой досягаемости губ и носа и я припал именно к ним. Я забыл обо всем, что читал и что слышал. Все для меня слилось в букет запахов, ее, Надиных запахов. Здесь рядом были ее ножки в белых носочках и плотно зашнурованных теннисных тапочках, и я вдохнул и этого ее запаха. Одним движением я снял с нее оба тапка, и потом мы с ней вместе сняли по одному ее носку. Игра на время прервалась, она смотрела на меня с интересом, и как мне показалось, с удивлением. Ей было явно любопытно, что я буду делать дальше. Я вдохнул запах ее ступней и лодыжек и тихонечко касаясь только волосков провел ладонями по ее голеням. Потом стал целовать и покусывать ее пяточки. Они были такого маленького размера, какой я носил во 2 или 3 классе. Мне вдруг показалось, что это я старшее ее на 4 или 5 лет, и проникся к ней каким то странным чувством ответственности, что ли, и немного жалости. Насладившись ее маленькими ножками, я упер их в свою шею спереди и стал снова приближаться к заветной юбке. Мне было приятно, что эти две маленькие ножки у меня здесь, под подбородком, и что ими по прежнему можно дышать. Чтобы я смог дотянуться до пояса Наде пришлось согнуть свои ноги и развести колени. Под юбкой я увидел обычные белые х/б трусики без всяких кружавчиков, такие маленькие девочки носят. Что-то притягивало меня к этим беленьким трусикам, отчего-то хотелось бросить все и уткнуться в них лицом, дышать, есть, и пить из них, всю свою жизнь посвятить именно этим маленьким трусикам. Но юбка звала в бой, и я пролетел мимо трусиков и снова оказался у Надиного живота. Пока я там внизу развлекался, животик покрылся крошечными капельками пота. Я увидел каждую из них, когда приблизился почти вплотную. Любуясь этой картиной (жанр даже не подобрать. Больше всего это похоже на пейзаж), я наконец приступил к расстегиванию юбки. Несмотря на то, что я уже видел, что там меня ждет, мне казалось очень важным освободиться и от этой оболочки. Надя снова вступила в игру и попыталась дотянуться до моего ремня. У бедняжки в такой раскорячке мало что получилось. Но убирать ноги с моего горла она не хотела, наверно, думала, что мне это очень важно. Я оценил эту заботу и слегка погладив одну ножку, снял с себя и отпустил. Вторую она все равно оставила. Тогда я просто погладил и эту ножку. В конце концов, мне было бы просто не снять юбку, когда у нее ноги в стороны. Она, умница, все поняла и послушно вытянулась подо мной. Я снова верхом сидел на ее бедрах, и мы потихонечку раздевали друг друга. Я закончил расстегивать раньше ее, и ждал, пока она все расстегнет. По счету, отмеренному легоньким качанием на кровати мы сдернули друг с друга наши одежды. Вид самого таинственного, самого прекрасного места женского тела, прикрытого тонким-тонким слоем белоснежной ткани меня заворожил, я смотрел как загипнотизированный на это зрелище и поначалу даже не заметил на этой ткани большое мокрое пятно. Я вспомнил, что это значит, и что из этого следует и где то далеко в голове отметил прохождение еще одного контрольного пункта.
     Не знаю ничего о предыдущем Надином опыте, но и она не без любопытства смотрела на свою картину. Из моих модных, тоже белых трусов, не помещаясь в них, торчала головка моего обрезанного (я не иудей и не мусульманин, но так получилось) члена. Так мы любовались открывшимися видами, и Надя, приподнявшись, лизнула меня в самую дырочку. Мне показалось, что все, кончаю. Я увернулся и стал окончательно снимать с нее юбку, по правилам игры она должна была снять с меня штаны. Я опять справился быстро, а ей еще мешали мои кеды. Она стала наклоняться вниз всем телом, наверно, чтобы отплатить мне той же монетой за снятые с нее тапочки и носочки, но я быстрее нее дотянулся до шнурков и вместе с носками скинул кеды. Иллюзий по поводу ароматов МОИХ ног у меня не было.
     И вот мы в последнем перед штурмом базовом лагере. Вдвоем, в одной связке, одинаково экипированные и одинаково рвущиеся к вершине. Я все хотел как-нибудь спросить, как нам предохраняться, но не хотелось портить нашу идиллию словами, тем более столь грубыми и утилитарными. Отложив решение этого вопроса до начала последнего броска, я стал поглаживать ее под резинкой трусиков, с каждым разом открывая все больше и больше. Когда показались уже густые курчавые волосики, Надя сказала первую фразу после моей "Да, уверен":
     - Погаси свет.
     - Не погашу.
     - Я стесняюсь... Я никогда не делала этого при свете.
     - А ты много это делала? - задал я очень важный для меня вопрос.
     - А ты?
     - Вот, надеюсь, что будет первый раз.
     - Тогда я больше, - рассмеявшись сказала она. - Но все равно, погаси, пожалуйста, свет.
     - Я бы погасил, но не могу. Не могу напустить темноту на такую красоту. Не могу допустить, чтобы тьма ночи легла на эти темные вершины холмов, на эту долину, начинающуюся между ними и уходящую в темные леса в пьянящей и манящей впадине. Не могу поверить, что не увижу ресниц твоих закрытых глаз, и красного галстука на нежной белой шее.
     Ее собственная шутка с галстуком ее рассмешила, и окончательно примирила с включенной лампой. Она тоже стала сантиметр за сантиметром снимать с меня трусы. Я пока гладил ее лобок и даже прикасался к половым губам, но все еще пока не снимая полностью трусов. Она ждала действий, а я ждал, пока она сравняет счет в нашей игре, недовольно покачивая своим членом, требуя для него большей свободы. Когда я посчитал, что счет вновь выровнен, я приподнял ее ягодицы над кроватью одной рукой, а другой резко сдернул трусы сразу до колен. Кое-как мы с ней вместе выпутали одну ее ногу из трусов, и они так и остались висеть никому уже ненужным белым флагом не другой ноге. Она тоже приспустила мои трусы, но меня это уже не интересовало. Я был уже ТАМ. Я был там весь, всем своим существом, собранным на кончике языка, в носу, на губах и щеках. Я лизал и целовал ее тайную ложбину, сосал и прикусывал тихонечко своими губами ту маленькую складочку, одним осознанием существования которой можно наслаждаться бесконечно. Я терся щеками о ее волосики на лобке и бедрах и вдыхал истинный, неподдельный, самый настоящий аромат Женщины.
     Не могу сказать, кончила она в этот раз или нет, но залито было все. Мокрым было все мое лицо, все ее бедра и живот. Я уже не говорю о постели. Одним словом вдруг она вдруг всем своим телом позвала меня наверх, и едва я только чуточку приподнялся, она нащупала мой член и стала его ласкать.
     - Не надо, - говорю.
     - Почему?
     - Я сейчас кончу.
     - Так это хорошо.
     - Я хочу по-настоящему.
     - Еще успеешь!
     - Нет. Пусти!
     Но она не пустила, стала приближать его к себе туда. Я тихонько начал:
     - А как мы будем ...
     - Ого! Ты и об этом подумал?
     - Да, подумал. Так как?
     - Не знаю, - но сказано это было довольно ехидно и с вызовом. Типа, "Раз ты уже такой большой, ты и думай". Потом вдруг уточнила,
     - А у тебя, что, уже ...
     - Уже, уже! У тебя когда были ...
     - Ах ты умница!
     И с этими словами подвела его к самому входу в святая святых, и отпустила. Я был возбужден до крайности, и мог кончить в любую секунду.
     - Ну, тогда держись, я пошел! - И я начал. Это было ни с чем не сравнимое ощущение, когда весь член окутан гладкой, нежной и пульсирующей оболочкой. Совершенно не то, что дурацкие дерганья, известные каждому подростку. Я отклонился назад, думая что будет видно, где внутри нее он сейчас. Я ничего, конечно, не увидел, но Наде это очень понравилось, и она вся аж выгнулась. Я вспомнил, что во многие позы входит подушка под поясницу или под таз. Я взял одну (вожатым, оказывается, давали по 2) и положил ей под спину, чтобы не стоять на "мостике". Она в ответ согнула ноги так, что стала бить меня по ягодицам и пояснице с удобным ей ритмом. Я опирался одной рукой на кровать, а другой снова стал поглаживать ее клитор. Но Надя положила обе моих руки себе на грудь, а поскольку на руки я довольно сильно опирался, получилось что я всем своим весом прижал ее грудь, а своим клитором она занялась сама. Сначала я двигался медленно, получая первое удовольствие когда головка была у самого входа, где она так приятно сжимала ее, и второе когда своим лобком налегал на ее лобок. И отдельным наслаждением было натыкаться на ее маленькие легонькие пяточки. Я был прав, уже после первых нескольких фрикций я понял, что все. Не в силах больше сдерживаться, я залез к ней в самую глубину и кончил бы там, но Надя недовольно застонала и стала бить меня своими пятками, требуя продолжения. Я ценой страшных усилий вернулся к входу, и она сжала его, наверно, со всей силы. Я еще пару раз вошел вышел через эти сладостно закрытые ворота, но больше поделать ничего не мог, даже ее пяточки не смогли вывести из столбняка впервые переживаемого наслаждения женщиной. Едва пик прошел, я увидел ее сведенное от напряжения лицо, и опять мне стало жалко свою пионервожатую, как стало бы жалко маленькую девочку, которой в детском саду не хватило конфетки, когда давали всем, и хотя у меня все уже болело, я снова начал быстрые движения у входа, а она со звериным остервенением набросилась на свой клитор, сжала ноги, и все, что можно сжать в этом месте. Ноги пришлось развести мне и снова сесть на нее верхом. Опять-таки, теоретически я знал, что женский оргазм более длительный, чем мужской, в чем он выражается не смог написать никто, не знаю я и до сих пор. Я бросил раздумывать, и сал делать то, чего она просит. У меня уже начал опадать, и надо было успеть. Он бы наверно, опал совсем, но Надя вдруг снова стала целовать мне соски и гладить по спине. Почти сразу все встало на свои места, и спустя еще некоторое время, когда Надя уже просто открыто стонала и подмахивала как "Кировец" на сельской дороге, я почувствовал, что могу кончить снова. Тут я уже просто упал на нее, все наши взаимные ласки прекратились, вся жизнь сконцентрировалась меж двух лобков. Надя отстонала, отдергалась и легла пластом, раскинув ноги и руки. Я испугался, не плохо ли ей, остановился и позвал:
     - Наденька! Надюша! - труп. - Ты жива? - Улыбка, глаза открываются. - Тогда потерпи еще немного.
     Надя беззвучно смеется. Я начинаю с бешеной скоростью и силой свои движения. Хлюпанье раздается, как будто стадо бегемотов ломится через болото к кормушке. Мне уже самому смешно, но чувствую, что оргазма в этот раз не достичь, у нее там все настолько мокрое, и все так расслабилось, что эффекта нет никакого. Ну не в ручную же доводить! Я попытался отклонится как мы делали вначале, но стало просто больно. Но зато я увидел снова ее грудь, и мне показалось что я ее еще не полностью использовал, что-то она зря тут так просто лежит, и я снова опустился и налег не нее всем телом, и даже обхватил руками за спину, чтобы прижать ее молочную грудь к моей костлявой, восстановить мировое равновесие грудей в природе. Она сдавленно охнула, подалась вперед, еще сильнее задирая ноги, и я наконец нашел там в глубине то, что еще может принести удовольствие.
     Я читал что-то и про маточный оргазм и, надо сказать, испугался. Если это опять так надолго, меня уже ни на что не хватит. Надя начала шевелиться сама, но только все испортила, я успокоил ее и сказал, чтобы не шевелилась, все сделаю сам, и продолжил свои изыскания в глубине тайных пещер. Совсем не шевелиться она все-таки не могла, но именно по ее движениям я понял, что она собирается кончать еще раз. На этот раз она кончила раньше. Почувствовав, себя чужим на ее празднике жизни, я с сожалением подумал, что придется-таки доводить вручную, как снова вспомнил про грудь, которая после оргазма как будто никому не нужна. Я вышел, лег им ей на грудь, сжал ее груди вместе своими руками и стал тереть ими мокрую и скользкую головку. Надя посмотрела на это откровенно изумленно, но потом положила свои руки на мои и стала подставлять грудь сама. Это мне еще больше понравилось, и я оставил грудь в ее распоряжение, оставив себе только соски. Я их сжимал и оттягивал, а она своей грудью терла мой член. Я хотел кончить ей на грудь, а потом растереть руками, но получилось по-другому. Когда уже перед самым оргазмом я стал двигаться сильнее, она не удержала член между грудей, он вырвался, и первая струйка попала ей в лицо. Она инстинктивно зажмурилась, мне показалось, что брезгливо, и я хотел прижаться им обратно к груди или животу, но Надя набросилась на него и сразу проглотила целиком. Я кончал в самую глотку, а она еще своим кулаком нажала мне в пах, между яичками и задним проходом. Она держала член во рту пока оргазм полностью не прошел. Я и не знал, что она все это время не дышала! Но когда Надя упала на подушку и откашлявшись стала дышать как загнанная лошадь мне опять стало стыдно за себя. Я лег рядышком, стал гладить ее по голове и успокаивать. Дал ей воды из ее графина, который стоял на тумбочке рядом с кроватью. Она жадно выпила. Я выпил 2 стакана. Очень не хотелось вставать, но вот-вот должны был вернутся отряд с футбола. Надя встала первой и стала одеваться. Надо только хорошенечко себе представить картину: ты, у которого только неделю назад первый раз пошла сперма, сидишь на кровати своего непосредственного начальника, и смотришь как он голый, этой самой твоей спермой перемазанный и ее же наглотавшийся, бегает в одном помятом пионерском галстуке и ищет свои шмотки! Я вполне осознал прикол ситуации и тихо оттягивался. Сначала она взяла полотенце и вытерлась им. Я хотел было сказать "И я хочу", но не стал, предвидя, что самое интересное впереди. Она вытерла себе и между ног, смешно приседая и разводя коленки в стороны, потом достала из шкафчика чистые трусики (я опять удивился, какое у нее все маленькое), на этот раз светло-голубого цвета, и надела их, смешно покручивая попой и звучно щелкнув резинкой. Они и не думала стесняться меня, и я наслаждался этой живостью и непосредственностью. Она стала оглядываться вокруг кровати, и я понял, что она ищет лифчик. Он был на кровати рядом со мной, и я из мальчишеского озорства спрятал его в складках одеяла. Она посмотрела на кровать, но увидев, что на ней творится и поверх всего этого бардака меня в своей первозданной наготе, сказала только:
     - Одевайся скорее, - и поспешно отвернулась.
     Новый лифчик она достала из чемодана, и стала надевать его, пытаясь застегнуть сзади.
     - А во французском, твоем любимом, не удобнее будет? - спросил я, держа утерянный лифчик за застежку на вытянутой руке.
     - Дай сюда!
     - 33 поцелуя принцессы!
     - Ох, и не стыдно, чужое белье таскать?
     Я ей ответил, что страсть к вещам, и, как правило, нижнему белью партнера называется фетишизмом, и что большинство современных как буржуазных, так и прогрессивных психологов не считает это явление половым извращением, и что в связи с вышесказанным стыда за содеянное я не чувствую.
     Она стала в ответ говорить о территориально-темпоральной адекватности психического бехейвиоризма индивида, расхаживая при этом по своей каморке, взад-вперед как учитель у доски, все приближаясь к висящему в моей руке ее лифчику. Я понял, что она собирается сделать, и вовремя отдернул руку.
     - Ну, отдай же! - наверно, непросто достался ей этот кусочек тряпочки из Франции.
     - ОК. Только я сам надену.
     - Давай скорее.
     Скорее у нас не получилось. Потому что мы с Наденькой сначала надевали лямочку на спинку (чмок в спинку), потом надели бретелечку на левое плечико (нежно целуется левое плечико), потом на правое ( - >> - правое - >> -), потом левую чашечку надеваем на ... не надо дергаться, так только дольше будет, ... левую грудку (засасывается полгруди, и напоследок еще легонько прикусывается сосок), а правую - на правую. А вот здесь мы застегнем замочек. Как долго мы его расстегивали, так долго и будем целовать. Та-ак ... Готово! Следующий!
     Следующий в мгновение ока вскакивает в свои трусы, штаны, кеды и рубашку и успевает досмотреть, как Наденька надевает сарафан, и помочь Наденьке надеть босоножки (Чтобы каждому пальчику было удобно в босоножках, его надо сначала поцеловать. А ты не знала?!).
     Скорей на свежий воздух! А те кто неудачно шутят с атрибутами Всесоюзной пионерской организации имени В.И. Ленина остаются развязывать атрибуты, поднимать шторы и заправлять кровать. К борьбе за дело будьте, Наденька, готовы.
     С ворохом газет мы устроились в беседке, я взял свой знаменитый уже на весь лагерь "блокнотик" (амбарная книга в жестком переплете листов на 300), и стал там рисовать чертей. Было совершенно не до газет, а Надя сидела напротив и говорила, что из всех известных ей мужчин, их число я так и не узнал, я по ее словам был самым-самым. И почему я все знаю, и все умею, хотя говорю, что никогда до этого женщин не знал. Я сказал, что у нас на завалинке старики и не такому научат, что мол деревня это не город, народ простой и к природе близкий.
     - Тяжело тебе будет с Ней.
     Я не ожидал такого перехода.
     - Это почему?
     - Не такой она человек.
     - Какой не такой?
     - Не такой как ты.
     - А какой, по-твоему, я.
     - Не такой, какой ей нужен. Вам не ужиться вместе никак.
     - О совместной жизни мы пока не думали, но быть вдвоем нам очень нравится.
     - Вон уже наши идут. Кажется, со щитом.
     Наша беседа была прервана громкими криками и звуками горна.
     Это бежали младшие пионеры. Они не побежали по аллее, а сразу свернули к своему отряду. Я просто крикнул
     - Эй! - издалека мне было не разглядеть лиц.
     - 4:1! - словно ни о чем другом речь идти не могла, ответили пацаны.
     Тем временем приближалась середина смены, так называемый экватор, с днем Нептуна и родительским днем. С одной стороны мне очень хотелось, чтобы родители посмотрели на мое творение. Я имею в виду новые лагерные порядки. Я мучился этим вопросом достаточно долго, чтобы стало невозможно сообщить родителям свое мнение письмом. Но за два дня до родительского дня и, соответственно, накануне дня Нептуна я пошел на почту и купил талончик. Звоню домой. Отец говорит, что они с мамой очень хотят повидаться, но именно в эти выходные им это будет сделать непросто. В переводе с папиного это означает, что даже если небо будет падать на землю, он никаким образом не сможет навестить своего сына. Я для вида посожалел, поуговаривал, твердо зная, что ничего не изменится, и пригласил приезжать в любой другой день после обеда. С утра мне, признаться, тоже не до посетителей. Мама сказала, что напишет о своем приезде. В те времена письма ходили в область за 1, максимум 2 дня. Значит папа крепко занят, а может и в командировку едет. В общем, все благополучно.

сделано за 0.0013 сек.