Так Алена, дутая, и плескалась в ванной, но когда она, вся так же по-детски надутая, вышла из ванной, и Егор вышел из комнаты, на миг остановился возле Алены, сказал ласково: "До завтра. Спи спокойно, моя хорошая" и губами коснулся ее виска еле слышно, так что и не поймешь, коснулся или только померещилось ей, и пошел дальше на кухню. И у Алены вновь слезы выступили из глаз... И она шмыгнула в комнату, и там с мокрыми волосами, с непросушенным лицом, на которое влажное хотела положить крем, стояла, прижавшись к двери, и ждала: вот сейчас послышатся его шаги... и погаснут у ее двери... и он стукнет тихонько в дверь... или просто дверь тихонько откроется... и что же ей, Алене, делать? что сказать? как поступить?
     Хлопнула входная дверь. Послышался негромкий говор Ульяны Егоровны. Алена почувствовала, как заледенели ее ноги, и легла на диван.
     Ее начал бить озноб. Она старалась согреться, то растирала ноги руками, то замирала на месте, потому что шум ладоней и шорох пододеяльника мешали ей слушать квартиру. Вот Егор прошел в ванную. Вот, сколько минут прошло? какое-то одно долгое мгновение - он прошел в комнату со словами: "Я спать буду, мама". С кухни отозвался голос Ульяны Егоровны: "С Богом, сынок". И тут же ее голос, но уже совсем по-другому, с тоской простонал: "О, Господи..." А потом едва слышный шепот, похожий на монотонное бормотание... едва слышный плач... едва слышные шаги - и тишина.
     По субботам в библиотеке немноголюдно, и можно и тетради ,и книги разложить широко, и местечко выбрать поуютнее, в уголочке, у книжного стеллажа с энциклопедическими словарями и справочниками. Одно обидно: в субботу библиотека рано закан- чивает свой рабочий день, и только разберешься в каталоге с карточками да выпишешь новые книги, да получишь их, только устро- ишься комфортно да распрощаешься с сиюминутными мыслями, да уйдешь с головой в текст, и только плавно потекли твои мысли и раздумья о прочитанном и в голове закружились задумки для будущего реферата, а уже - все, пять часов вечера, и библиотекари, милые женщины, вовсе не озабоченные ни судьбами мировой литературы, ни литературными нормами родного языка, торопятся до- мой и неприязненно поторапливают немногочисленных читателей, и даже те минут тридцать - сорок, что у тебя еще есть, считай, украдены - какая мысль воспарит под громким хождением библиотекарей по рядам и их неулыбчивым "Сдавайте книги. Заканчи- вайте! Библиотека закрывается!"?
     Кто-то сказал Алене - кажется, блондинка с абонемента сама и сказала, что <все они> заканчивали ее факультет (библиотечный институт в городе открылся недавно), но Алене не верилось, потому что, казалось Алене, ни блондинка, ни ее коллеги книги не любят - когда книгу любишь, любишь даже подержать ее в руках, разгладить страницы после нерадивого читателя, подклеить корешок, прочитать наугад несколько строк и очень хочешь, чтобы книгу, что тебе понравилась, прочли все, а библиотекарей и читатели раздражали, и заказы они принимали с внутренним протестом, заранее убежденные, что все, что ты тут задумала - вздор, лишь лишняя работа им, и непременно норовили хотя бы часть требований на книги вернуть - не даем больше пяти книг (или трех, это уж кто как). "Зачем тебе столько книг? Давай я принесу тебе одну, где есть сразу все". Но книга, где есть сразу обо всем, у Алены была - учебник. Она искала другие книги, где можно прочитать о писателях и их произведениях такое, чего ни в учебнике нет, ни на лекции не услышишь.
     Не понимали Алену и подружки: ну, как ей ни лень "тащиться" в Научку и "торчать" там до ночи, "перелопачивая" тонны пыльной макулатуры, когда по учебнику подготовиться к занятиям можно за час, еще и чай при этом попить.
     Одна Савицкая (правда, никогда она Алену не хвалила, ну, иначе и не Савицкая она была бы, кем-то другим), стоило Алене поднять руку на семинаре, как Фаина Прокофьевна демонстративно забиралась в свой огромный ридикюль, доставала из него тет- радь, ручку, и все делала какие-то неведомые Алене пометки, а в конце ее монолога непременно спрашивала: "Какой литературой вы пользовались?" и аккуратно записывала в тетрадь фамилии авторов и названия книг, каждый раз приговаривая негромко, как бы про себя: "И почему я в этом году отказалась вести кружок?"
     Вообще-то, у них с Савицкой отношения были... ну, не то, чтобы странные или там сложные, но... А все получилось так. На первом курсе Савицкая, про которую все с ужасом говорили, что с первого раза она зачет никому не ставит принципиально и ходить к ней можно раз десять, а то и больше, на последнем перед первой сессией семинаре объявила, что Алене на зачет по античной мифологии приходить не надо, что зачет она ей ставит автоматически, потому что в течение семестра Алена более чем полно пока- зала свои знания. Алена обомлела от счастья: ну, во-первых, не надо умирать от страха и пересдавать один и то же зачет десять раз, во- вторых, приятно же, когда оценивают твой труд, твое старание, твою любовь к предмету, и, наконец - просто приятно, когда тебя хвалят.
     В тот же день до поздней ночи к ним в комнату заходили старшекурсницы смотреть на Алену. Девушки говорили, что за двадцать лет работы Савицкой в институте Алена - единственное исключение из общего правила, и разглядывали ее с непонятной и неприятной Алене иронией и язвительно бросали какие-то туманные реплики, которые как бы ни о чем не говорили, и, тем не менее, говорили, что есть в Алене что-то недостойное, коль так она может зачеты получать, ни за что. Алена обиделась смертельно - видели они ее первый раз в жизни, знать ее не знали и слышать о ней не слышали до этого злополучного "автомата", и вдруг оказалось, что она достойна чуть ли не всеобщего презрения.
     На другой день Алена нашла в институте Савицкую и попросила никогда больше никаких "автоматов" ей не ставить. "Хорошо, я буду спрашивать с вас в десять раз больше, чем с любого другого",- отрезала Савицкая и ушла от Алены, обидевшись на нее смертельно.
     Так они, все смертельно обиженные, с тех пор и существовали. И неплохо вполне, надо сказать. Ну, как бы там ни было, а только Алена никак не могла понять, что так торопятся домой женщины-библиотекари. Уйти от высоких книжных стеллажей и куда? К куче грязного белья, плите, магазинным очередям? Да будь на то воля Алены, явись в ее жизни волшебник, что исполнял хотя бы одно-единственное самое заветное желание, она попросила бы его позволить ей жить в библиотеке или хотя бы изредка оставаться в ее стенах до утра. Она бы допоздна читала, потом спала, окруженная запахом книг, и ей снились бы чудесные книжные сны, а проснувшись, увидела полные книжных сокровищ полки, и весь день у нее было бы изумительное настроение.
     Алена вдруг с удивлением отметила, что уже не первый раз смотрит на часы и все ждет, когда же прозвучит окрик: "Заканчивайте!". И когда, наконец-то, он прозвучал, она хоть и пролистала книгу еще минут пятнадцать, но ушла из библиотеки не самой последней, как обычно, и без сожаления, а напротив, с радостью, что дома будет не в одиннадцатом часу ночи, а в начале шестого, и значит впереди у них с Егором целый огромный вечер. Хорошо бы постирать юбку и свитерок, и жаль тратить вечер на стирку... ну, не вечер, тут стирки-то...
     Алена и не заметила, что весь вечер думает не о стилистике, а ведь через день экзамен.
     Света в окнах не было.
     Едва загрустившая Алена повесила пальто и убрала под вешалку сапоги и умолкли звуки, рожденные ее приходом, тишина окутала девушку, и была та тишина не добрая, мягкая, а кусачая, как грубая колючая шерсть. Слышно, как в ванной капает в раковину вода из крана... И тикают настенные часы в большой комнате... И слабеньким эхом откликается шустрый будильник из комнаты Алены...
     Неужели?!- подумала Алена, и сердце сначала замерло, а потом упало куда-то в преисподнюю - неужели Егор уехал, вот так, только что был и уже нет?
     И ничего не сказал, и ни о чем не спросил...
     Дверь в большую комнату, где ночью спал Егор, была открыта настежь. Алена ясно, как наяву, увидела лицо Егора, но не все лицо - как на картине Глазунова: нарисовано лицо, а видишь только глаза.
     Алена подошла к открытой двери, включила свет и в приоткрытую дверь смежной комнаты увидала уголок стула и клочок ткани - на стуле висела рубашка Егора, и испарина облегчения проступила на висках Алены и тут же остыла от страха: а если просто забыл рубашку?
     Алена оглянулась (как будто из тишины квартиры за ней наблюдал кто-то невидимый), на цыпочках (как будто тот невидимый еще и подслушивал) прошла в дальнюю комнату. Сердце замирало и оттого, что она прошла в комнату, в которую никогда прежде при хозяевах не заходила и которая была как бы совсем их личная, закрытая для нее, посторонней, и оттого, что в этой комнате все, даже обычные стены были сейчас связаны с Егором, и от страха увидеть, вернее не увидеть его вещи. Вздохнула - брюки висели на кресле у окна, бритва лежала на подоконнике...
     Алена подошла к стулу, на котором висела рубашка Егора, зачем-то провела по ткани пальцем, ощутив на ней крохотные узелочки. Присела - и запах Егора, и явно, как в недавнем сне Алена почувствовала присутствие Егора, и его руки легко коснулись тела, и Алена прижалась лицом к рубашке, и неведомое ей прежде чувство полонило тело... душу...
     Послышались шаги на лестнице, а может кто-то прошагал за стенкой, и Алена быстро прошла, почти что кинулась в свою комнату, машинально разложила на столе учебники, тетради, пошарила в сумке в поисках ручки, тут вспомнила, что ей надо переодеться и свитерок и юбку она постирать собиралась.
     Халатик был мят, и Алена прошла на кухню, где на подоконнике Ульяна Егоровна оставляла утюг, мельком глянула в окно и увидала Егора, и хотя в темноте зимнего вечера был виден лишь контур фигуры, Алена в первый же миг узнала Егора и, забыв про- тянутую руку на ручке утюга, смотрела, как Егор пересек бульвар, на мгновение слился с черным стволом дерева, тут же появился вновь и, даже не глянув, нет ли машин, пересек мостовую наискосок, чтобы сразу оказаться на углу дома, под аркой, что вела во двор, к подъездам. "Даже своей походкой,- подумала Алена,- Егор не похож ни на кого, у него и в походке усталость и задумчивость". Откуда-то выплыло лицо Седого, едкого и язвительного стилиста, и Алена постаралась найти точное определение для походки Егора, но лучше слова не нашла, вздохнула и упрямо повторила образу Седого: "Да, усталая". Седой пожал плечами: ну, с этим эпитетом он и не спорил. "Но и задумчивая",- насупилась Алена, и Седой приподнял ехидную бровь. "Да,- сказала Алена,- ну, я же не виновата, что вы не видите, что у него все не так, как обычно, поэтому и слова, когда думаешь о нем, имеют смысл необычный, а..." Седой приподнял вторую бровь, пошевелил обеими, вздохнул и, так ничего и не сказав, исчез, потому что послышался шум замка, и Алена, вместо того, чтобы остаться на кухне или встретить Егора в коридоре, почему-то вновь нырнула к себе в комнату и замерла у двери, прислушиваясь.
     Она слушала: вот он повесил пальто... вот стукнули каблуками сапоги... вот тихо звякнула брошенная на полку расческа... вот шаги пошли было на кухню, но тут же остановились, пошли по коридору, остановились возле двери, за которой, едва дыша, замерла Алена, и сердце ее вновь упало, шаги постояли чуть-чуть, и Алена испугалось, что Егор слышит, как колотится ее сердце, как прерывисто она дышит, но шаги двинулись дальше, вошли в большую комнату, вышли, вновь шагнули по коридору, и опять, в на- пряженном ожидании тихого стука в дверь, замерла Алена. Шаги остановились возле двери...
     "Алена, ты не спишь? Не знаешь, где мать?"
     Как он догадался, что я дома?- удивилась Алена, но тут же сообразила - пальто ее висит на вешалке.
     - Я не знаю. Я только что пришла,- ответила Алена, открывая дверь и, встретив взгляд Егора, смешалась: в нем было совсем не то, что она ожидала увидеть: зов, призыв, объяснение, и все - связанное с ней, нет, в его взгляде ее не было, а было в нем что-то... обреченное?
     Егор, не сказав больше ни слова, опустил голову и пошел в комнату, а Алена так и осталась стоять на пороге своей. Она не знала, что и думать, ей и обидно было, что Егор как бы обманул ее ожидания, и тревожно от этого нового его взгляда, от ощущения, что у Егора большие неприятности.
     Алена тихо прошла в комнату, села на диван: что же делать ей?
     Она попыталась читать - не поняла ни строчки. Включила приемник - чужая речь вызвала незнакомую ей прежде неприязнь. Она сидела в темноте и ждала. Чего? Она не знала, но ждала.
     И вдруг в комнату тихо вошла музыка, дивная музыка ее сна...
     Егор играл на пианино. Играл негромко, едва касаясь клавиш.

     Алена не знала, что играет Егор. Лишь немногие произведения, популярные, что часто звучали по радио, такие, как первый концерт Чайковского, она узнавала с первых аккордов, и для нее вся музыка как бы расслаивалась на два пласта: один - огромной тяжестью прижимал к земле, другой - подхватывал, как пушинку, и уносил в неведомые дали.
     Алена стояла у окна. Где-то там, за домами - Амур. Толстый лед сковал вольную реку, и не верится, что глубоко подо льдом - жизнь. Но чем сильнее сжимает мороз воду, тем ярче весеннее половодье...
     Алена, розовая от волнения, вышла из аудитории и задохнулась от радости: у окна стоял Егор. Он еще ни разу не встречал ее, да и сегодня они не договаривались, а он, надо же. И кабинет нашел.
     Егор шагнул навстречу, спросил: "Порядок?" и, не дожидаясь ответа, уже по лицу Алены видя, что "порядок", добавил: "Еще, небось, и на "хорошо"?" "Отлично",- с радостной обидчивостью протянула Алена и засмеялась, уж очень обижаться ей не хотелось. Егор прищурился, спросил с деланным недоумением: "И как только ты это умудряешься? Все вечера чай пьешь да телевизор смот- ришь".
     Алена хотела сказать, что только в студенческом фольклоре студент за одну ночь китайскую грамоту учит, знания все-таки не в один день в голове появляются, и хотя накануне экзамена она думала, конечно, не о стилистике... Но и сейчас Алена думала не об экзамене. Она думала о Егоре, об одном Егоре, только о Егоре.
     В вестибюле продавали мороженое. "Хочешь?"- как взрослый балованное дитя спросил Егор, и Алена, как дите, радостно закивала головой, хотя вообще-то она не любила есть мороженое "на ходу", когда оно тает в руках, течет по пальцам. А уж сегодня она вполне заслужила, чтобы Егор пригласил ее в кафе-мороженое. Она лукаво глянула на Егора, раздумывая: сказать? или подождать, что он скажет?.. ведь не у ванной встретились, он в институт пришел за ней, к ней пришел.
     - Но не на улице. Здесь,- Егор отвел Алену в сторону, за книжный киоск. - Ешь,- улыбнулся.
     Алена то губы облизнет, то лизнет мороженое - Егор смотрел. Молчал. Усмехнулся: "Хоть себе покупай! Если ты что-нибудь ешь - не голоден - но хочется все бросить и бежать на кухню и, непременно, за таким же куском, как у тебя. Если ты смеешься, я еще не знаю, что ты там читаешь или что услышала смешного, а уже улыбаюсь заранее. - Помолчал и добавил, но уж как-то слишком серьезно, - а если ты заплачешь, и подумать не могу, что со мной будет". И Алена глянула на него удивленно.
     Она хотела было сказать, что вот плакать-то ей ну уж никак не хочется, не получится у нее сейчас заплакать, даже на спор, как бы она ни старалась, но подняла глаза на Егора и промолчала: Егор опять был где-то... Обидеться ей, что ли, что Егор не с ней?.. или тревожиться? Слаще было б обидеться. Но не затем же он пришел в институт, чтобы показать ей свое равнодушие. Значит...?
     Неясная тревога, тоскливое предчувствие еще невидимой, но уже неминуемой беды, как отравленный воздух, проникла в Алену, и ей вдруг стало так тошно, так нехорошо... Но тут же она решила, что никакой беды быть не может, потому что если у Егора неприятность, тем лучше, ну, не в том конечно смысле, что хорошо, что ему плохо, хорошо-то как раз, когда у него все хорошо, а в том, что чем крупнее у него неприятность, тем нужнее ему Алена. Она не знала, какую неприятность представить себе: болезнь? опасная? заразная? или он что-то натворил? Ну. Егор - натворил - невероятно, но все равно, пусть. Что еще? Неважно. В любом случае она будет - нужно - ждать, сколько нужно, нужно - поедет вместе с ним. Куда? Неважно. Какая разница? Куда ему нужно, туда она с ним и поедет. Она везде будет рядом с ним. И ему уже не может быть так плохо, как могло бы быть, потому что теперь у него есть она.
     Она уже собиралась все это сказать Егору, но глянула - он смотрит ей в глаза, чуть прикусив губу, и Алена поняла: он и без слов все знает, все слова, что она ищет. Но если знает - пусть ответит!
     Егор вздохнул вместо ответа, взял за локоть, сказал: "Пойдем".
     На улице шел снег. Огромные пушистые хлопья падали и падали на землю, приглушая лишние звуки, и все вокруг было бело - чисто и красиво.
     - Ой, снег!- воскликнула Алена, сняла варежку, подставила снегу ладонь, и колкие пушинки падали и таяли, падали и таяли... Автобусы осторожно ползли по заснеженному проспекту, люди шли не так скоро, как обычно, и поскрипывали сапожки. За те часы, что Алена провела в институте, улица преобразилась. Не было ни грязноватой мостовой, ни покрытых толстым слоем сажи залежалых сугробов - город утопал в пушистом искристом снеге.
     - Как в сказке,- засмеялась Алена и подставила лицо падающим хлопьям.
     - Да, снег... - сказал Егор задумчиво. - Я никогда не любил зиму: холодно, ветрено. Я любил лето, жаркое, солнечное, когда Амур полноводен... И не надо напяливать на себя ворох тряпья... Как хорошо, когда падает снег...
     - Как в сказке, правда?- вновь спросила Алена.
     - Аленка, - сказал Егор глухо и лица к ней не повернул. - Алена... - он чуть помолчал и вдруг заговорил так быстро, так непривычно быстро, что Алена едва успевала понимать, что он говорит. - Алена, я бы на тебе женился. Я бы сразу на тебе женился, хоть в первый день, как увидел. Если ты, конечно... Я когда о любимой мечтал, точно такую, как ты, и представлял. Поразительно, как мать меня знает. Вот не думал. И где она откопала тебя, такую?... Понимаешь, она надеялась: любовь меня остановит. Я бы в первый вечер, как ты вошла в комнату, забрал бы тебя к себе и не отдал бы никому и никогда. - Егор замолчал и шел, глядя вперед, в снежную даль. Алена хотела сказать Егору, что никаких преград между ними нет и быть не может, потому что, если она ему нужна, все остальное никакого значения не имеет, просто не может иметь никакого значения, и никто, ну, абсолютно никто им помешать не может, и ничто не может испугать и остановить ее, и она пойдет за ним - куда? ну, куда-нибудь, куда надо, туда и пойдет, какая ей разница, где жить, лишь бы только он был с ней рядом, и никакая это не жертва, не надо, пожалуйста, подобных фраз, какая жертва? Жертва - это когда надо отдать то, что отдать жалко, что жалко терять, а тут никакая не жертва, тут наслаждение, потому что она ничего в жизни больше и не хочет, лишь быть ему нужной. Чтобы оттого, что она есть, все неприятности в его жизни уже были бы как бы и не неприятности, а так... мелочи.
     Она чувствовала: сказать надо коротко, ясно и убедительно, потому что, если он начнет возражать на ее первые слова, других слов он уже не услышит, не ее он будет слушать, а искать слова для своих доводов, а это она должна убедить его, потому что права она.
     Алена быстро шагнула вперед, на пол шага опередив Егора, повернулась к нему и, закинув голову, смотрела на него глазами, полными слез, и мохнатые снежинки, похожие на увядающие лепестки хризантемы, падали и падали на лицо Алены, но она не замечала их, она старалась прогнать внезапные слезы, чтобы они, когда она заговорит, не брызнули у нее из глаз и не помешали Егору услышать ее.
     - Леночка,- сказал Егор, и Алена не узнала его голос, он был похож на стон Ульяны Егоровны. - Да тебе ли просить? Я бы тебя умолял.
     Прохожие шли мимо, обходили, натыкались, улыбались, сердились, бурчали, мол, могли б и в сторону отойти.
     Они никого не видели, ничего не слышали.
     - Я в тот вечер из комнаты не вышел... Я знаю, ты ждала. Обиделась. Я уже боялся не сдержаться. Не хочу я, чтоб ты меня потом, когда-нибудь, проклинала. У тебя ведь не было никого?

сделано за 0.0065 сек.