- Ничего не вижу, - прошептал я.
     - Нет, что-то есть, смотри внимательно, - она слегка прижалась ко мне.
     Я почувствовал мячики ее грудей, и голова моя пошла кругом. Моя правая ладонь как-то сама собой легла на ее колено, я придвинулся еще ближе, я напряженно смотрел в ее глаз и ничего не видел. И вдруг я понял, что она с трудом сдерживается от смеха.
     - Да ты смеешься надо мной, - прошептал я. - Я накажу тебя за это!
     - Как? - весело рассмеялась она. У нее был такой серебристый смех.
     - А вот так! - и я ткнулся губами в ее щеку.
     - Какое суровое наказание, - она слегка покраснела, но по-прежнему улыбалась.
     - Не подействовало? Дерзишь? Вот тебе!
     Я хотел поцеловать ее в губы, но она, смеясь, увернулась и я уткнулся носом в ее ухо. Левой рукой я обнимал ее за плечи, правая лежала на ее коленке, а Света тихо хихикала.
     - Ты что, всегда смеешься, когда целуешься? - спросил я обиженно.
     - Мне щекотно от твоего носа, - ответила она.
     Я немного отодвинулся о нее, теперь мы смотрели друг другу прямо в глаза, и наши губы были так близко, что совершенно естественно я потянулся к ней, она стала откидываться назад, я потянул ее к себе за плечи, я почувствовал, что она уступает и наши лица снова сближаются. Она опять пыталась увернуться, но теперь я держал ее крепко и коснулся губами ее губ. Затем еще раз. И еще.
     - Ты что, никогда не целовалась? - спросил я.
     - Целовалась.
     - Почему же ты отворачиваешься?
     - А что я должна делать?
     - Сидеть смирно.
     - Я что, матрешка, что ли?
     - Ты не сердись, я пошутил.
     Моя рука, до этого времени мирно лежавшая на ее колене, словно очнулась и пришла в движение. Я погладил ее ногу, вверх, до кромки юбки, снова вниз, до округлого колена. И еще раз. Она не отталкивала меня. Я повторил свою ласку. Затем я снова припал к ее губам. На этот раз поцелуй был долгим. Я продолжал оглаживать ее ноги, я почувствовал, что она отвечает на мой поцелуй и тогда я решился и продвинул ладонь выше, скользнув пальцами под край ее короткой юбочки. Теперь мне было разрешено двигать руку до самого верха чулка, до застежки, на которую он был пристегнут и непременно назад, к исходной точке, к ее коленкам. И снова протестов не было. И только когда моя ладонь двинулась еще выше, и я ощутил ее голое тело, ее бедро, вот тогда она схватила мою руку и стала отталкивать.
     - Ну, что ты, я только поглажу тебя, не бойся, - прошептал я, с трудом
     переводя дыхание.
     - Не надо, Дима, пусти. Вдруг твоя мама вернется.
     - Мы услышим. Разве мы делаем что-то предосудительное?
     - А мы не делаем, да? - она улыбнулась улыбкой мученика.
     - Не делаем, - и я снова стал целовать ее.
     Я взглянул на ее ноги и увидел, что ее красивая юбка смята кверху, виднелись пластмассовые застежки чулок, верхняя часть которых словно была сделана из сложенного вдвое капрона, я увидел полоску ее голой кожи и меня, словно кто-то толкнул. Я наклонился и стал целовать ее ноги, сначала чуть выше колен, затем выше и выше, одновременно я гладил ее бедра своими разгоряченными руками. Света, видимо, совершенно не ожидавшая от меня такой прыти, пыталась меня отталкивать, но это выходило у нее плохо. Бороться одновременно с моими губами и ладонями у нее почти не получалось. Вздрагивающими от волнения пальцами я коснулся ее тонких, маленьких трусиков, губами я припал к обнаженной полоске ее бедра выше края чулок. Я сам не ожидал от себя этого. Но я это сделал. Я ласкал девушку, в которую уже определенно влюбился. А она все пыталась отталкивать меня и что-то говорила, но голос ее был тихим и жалобным.
     Странно, что мы вообще услышали, как хлопнула входная дверь. Видимо, мать вернулась. Никогда еще в жизни я не воспринимал ее возвращение домой с таким сожалением. Резко и быстро Света одернула юбку и привела себя в порядок. Собственно, приводить особенно было нечего. Это уже потом, в последующие дни, нужно было успеть кое-что застегнуть, а кое-что и одеть. А в то, первое наше воскресенье, понадобилось лишь две-три секунды, чтоб за столом вновь сидели два старательных ученика, мальчик и девочка, и чтоб мальчик помогал девочке учить химию.
     Вот только учебник лежал вверх ногами.
     На следующий день я признался ей в любви. Прямо на уроке математики. Так вот взял и написал на бумажке. "Я люблю тебя". И положил ей в руку. Как она покраснела! Я даже подумал, что ей стало плохо. Все лицо ее стало пунцовым. Слава богу, что мы сидели за последней партой и никто не мог случайно на нас посмотреть. Однако, она вскоре пришла в норму. Только продолжала часто-часто моргать ресницами и сглатывать. Я положил ладонь на ее руку. Сжал ее пальцы.
     Я почувствовал, как она мне дорога.
     Учиться в первой четверти оставалось всего неделю. Несмотря на то, что в наши занятия химией глубоким клином врезалась любовь, Свете все же удалось поправить свои оценки. У нее была твердая четверка по химии. Мы встречались каждый день. И каждый день приносил что-то новое в наши отношения.
     Мы быстро выяснили, что целоваться, сидя на стульях, крайне неудобно.
     Я встал и потянул ее за руку.
     - Пойдем сюда, пойдем, - мой голос дрожал.
     - Что ты, что ты, не надо, - она слегка упиралась, но шла за мной.
     - Ну, пожалуйста, ну, иди сюда, - я тянул ее к дивану.
     - Не надо, кто-нибудь придет, - лепетала она, но я уже сидел на диване и
     притягивал ее к себе.
     С этого дня наш старый кожаный диван стал обителью нашей любви. Люблю тебя, шептал я, пытаясь завалить ее на подушку. Света противилась - иногда сильно, но чаще вяло, так что я сам, в конце концов, определял, где граница, до которой мы дойдем сегодня. Я уже расстегивал пуговки ее кофточки на груди, пытался пролезть пальцами под лифчик, упругая, нежная округлость волшебно заполняла мою ладонь.
     - Смотри, - говорил я ей, - смотри, как идеально вписывается твоя грудь
     в мою ладонь. Видишь, как мы подходим друг другу?
     - Вижу. Ты бессовестный, - смеялась она.
     - Тебе не больно, когда я так делаю? - я слегка сжимал пальцы.
     - Нет. Не больно.
     - А так, - я осторожно трогал сосок ее груди.
     - Щекотно, - шептала она.
     - Щекотно? А почему он твердеет?
     - Откуда я знаю.
     - Но это же твой сосок. Почему он твердеет, когда я его трогаю?
     - Потому что ты его трогаешь.
     - А что еще ты мне разрешаешь потрогать?
     - Ничего, - она улыбалась, глаза ее блестели.
     - Ты любишь меня? - я целовал ее в губы.
     - Я тебе уже говорила.
     - А я еще хочу. Скажи.
     - Ну, люблю.
     - А без "ну"?
     - Отстань.
     - Скажи, прошу тебя.
     - Люблю...
     После этих неземных слов я начинал целовать ее в шею, потом ниже, ниже, мне мешал лифчик, еще несколько дней я не осмеливался его расстегнуть, моя правая рука была теперь свободна, и я ласкал ее ноги, сминая кверху короткую юбку.
     От поцелуев наши губы припухли, но мы все равно не могли нацеловаться. Время летело, словно кто-то нарочно крутил часовую стрелку, как минутную. Я ласкал ее, я видел, что ее волнуют мои прикосновения. Мы почти полностью забывались в объятиях друг друга, лишь одно нас тревожило, лишь одно заставляло напряженно вслушиваться - кто-то мог прийти. Мы, словно бравые пожарники, были постоянно готовы вернуться в исходное состояние, с каждым разом мы делали это все быстрее и быстрее, хотя застегивать, одевать, одергивать приходилось все больше и больше. В один из дней мы, неожиданно для себя, освоили новую игру, новую ласку. Я сидел на диване, а она стояла лицом ко мне, слегка нагнувшись. Мы целовались, я стал уже привычно гладить ее ноги и вдруг понял, что в этом положении я могу делать то, что не получалось, когда мы сидели на диване, и она тесно сжимала колени. Теперь я мог гладить ее везде. Я провел ладонями вверх по ее бедрам, к талии. Под моими пальцами оказалась резинка ее трусиков, и я потянул их вниз.
     - Что ты, что ты, перестань, - она испуганно сжала ноги и отодвинулась.
     - Я хочу на тебя посмотреть, - прошептал я. Мой голос дрожал.
     - Смотри.
     - Я хочу там посмотреть.
     - Ты что, ты с ума сошел.
     - Не сошел. Я люблю тебя, неужели ты не можешь мне этого позволить?
     - Нет, конечно. Перестань.
     - Почему, Света, почему? Ты ведь тоже любишь меня. Ну, пожалуйста.
     - Дима, мне будет стыдно.
     - Чего ты стыдишься? Своих красивых ног?
     - Но ты же хочешь смотреть не на ноги.
     - И на ноги тоже. На всю тебя. Ну, пожалуйста. Сделай это для меня.
     Если бы ты меня попросила, я бы это для тебя сделал.
     Она молчала и я, осмелев, стал снова снимать с нее трусики. Мне мешали резинки от чулок. Я стал их отстегивать.
     - Нет. Нет, - она оттолкнула мои руки и отодвинулась.
     Минуту мы были неподвижны. Мы смотрели друг другу прямо в глаза.
     - Пусти, - прошептала она, - я сама.
     Я чуть не подпрыгнул от этих ее слов. Она отошла на шаг, и, чуть нагнувшись, отстегнула чулки, затем, сунув руки под юбку, одним движением сняла с себя свое кружевное чудо. Сжав кулачок, она положила их в кармашек своей юбки. Я схватил ее за руки и притянул к себе. Я уткнулся лицом в ее живот, в тонкую ткань ее юбки, мои руки уже вовсю ласкали ее ноги. Я сдвинул юбку кверху, почти до талии и впервые в жизни вот так близко-близко увидел треугольник ее лона. Я осторожно положил на него свою ладонь. Моя девочка вздрогнула, но не отодвинулась. Под моими пальцами были черные, коротенькие и жесткие волосики. Небольшой холмик, разделенный загадочной, вертикальной щелочкой. Как пирожок.
     Вот она, ее тайна.
     Я провел ладонью вверх-вниз.
     - Не надо, - прошептала она. И сжала ноги.
     - Почему? - спросил я.
     - Ты же просил только посмотреть, - в ее голосе появилась хрипотца.
     - А погладить нельзя?
     - Нельзя.
     - Ну я немножко, прошу тебя, - я снова задвигал рукой.
     - Дима, ну, Дима, ну все, хватит. Пусти.
     И я отпустил ее. Хотя с трудом сдерживался, мне хотелось повалить ее на диван, сделать с ней что-то такое... Но я отпустил ее. Я любил ее и не хотел, чтоб она на меня сердилась. И в эту минуту стукнула входная дверь. Света нагнулась и быстро пристегнула чулки. Она даже не стала одевать трусики.
     - Ты же замерзнешь, - сказал я ей, когда вышел проводить ее.
     - Я же заходила потом в туалет, - шепнула она, поняв мою озабоченность.
     - А-а, - протянул я, удивившись своей глупости.
     В школе я больше не ласкал ее, я сознавал, что рано или поздно нас могут заметить и тогда пересудам не будет конца. Я изредка прижимался к ней бедром, но никогда больше не гладил ее ноги под юбкой. Я полюбил ее. Я знал, что и она влюблена в меня. У меня появилась какая-то спокойная уверенность собственника, я был уверен, что мы встретимся либо днем у меня дома, либо вечером, в беседке детского садика, что мы будем целоваться до одури, до изнеможения, что она позволит мне почти все, что я захочу. Я любил ее и не требовал высшей близости, я знал, что она моя, что я не должен злоупотреблять ее доверием.
     Взрослое, стыдное слово "жена" шептал я про себя легко и свободно.
     Но ласки наши шли по возрастающей. Каждое свидание в детском саду, каждый ее визит ко мне домой для "занятий химией", теперь завершались тем, что либо я снимал с нее трусики, либо уговаривал ее, и она делала это сама. Мои ладони не знали удержу, я ласкал ее холмик Венеры, пальцем я проводил по ее щелке, она почему-то была такой влажной, с удивлением я услышал, что Света тихо стонет, когда я так делаю.
     - Тебе что, больно? - спросил я.
     - Нет.
     - Тогда почему ты стонешь?
     - Не знаю, это ты виноват, - она дышала жарко и глубоко.
     Перед самими каникулами Катя Слепко позвала нас со Светой к себе на день рождения. Вечеринка прошла на славу, правда, некоторые слегка перебрали, зато мы со Светой уединились в темной комнате и нацеловались вволю. Когда мы шли домой, Света сказала, что ее родители хотят со мной познакомиться.
     - Приходи завтра вечером, - промолвила она.
     - Хорошо, приду, - ответил я и почувствовал, что краснею. С чего бы это?
     Весь следующий день я не находил себе места. Должен ли я был нести цветы ее маме? Кто она мне? Будущая теща или просто мама одноклассницы? А ее папа?
     И я пошел без цветов.
     Все обошлось. Ее родители оказались гостеприимными и милыми людьми. Меня усадили за стол, мы ели пирог, испеченный Светиной мамой, пили чай, заваренный ее папой. Я глядел на них и удивлялся, дочка была похожа и на папу, и на маму. А еще у меня почему-то все время горели уши. Ее отец обращался к нам странно: "дети мои". Мама называла нас по именам. Когда я уходил, Света проводила меня до первого этажа, мы поцеловались, и я шепнул ей:
     - Ты моя невеста, да?
     - Если ты хочешь этого, - ответила она, пряча лицо в воротник моего плаща.
     - Придешь завтра ко мне?
     - А ты этого хочешь?
     - Я всегда хочу. Я всего хочу.
     - Насчет всего придется потерпеть, - рассмеялась она.
     Я не сказал Свете, что завтра утром мои собрались на два дня в гости к брату отца. На ноябрьские праздники. У него как раз юбилей, сорок лет. Меня решили оставить на хозяйстве. Почему я промолчал об этом? Не знаю. У меня не было в отношении Светы никаких дурных мыслей, я был уверен, рано или поздно она будет моей, но какой-то чертенок все время толкал меня и шептал, что нужно делать то, что хочется, что Света тоже хочет близости и вовсе не обязательно лишать ее девственности, можно попробовать какие-нибудь безопасные способы.
     Какие, я точно не знал. Я только догадывался. Пацаны трепались об этом.
     Поскольку уже шли каникулы, то она пришла, как обычно приходила по выходным, после обеда. Я сказал, что мои уехали. Что-то отразилось на ее лице. Что?
     Не знаю. То ли печаль, то ли тревога.
     Мы почти сразу уселись на диван, долго и сладко целовались, возбудившись, я стал заваливать ее, и она легла. Я раздевал ее долго, не спеша, я снимал с нее блузку, лифчик, затем мы снова целовались, я гладил ее бедра, я сдвигал вверх низ ее короткой широкой юбки, я удивился, на ней были маленькие голубые панталончики, моя мать заставляла мою сестрицу одевать такие же, когда было очень холодно. Та отчаянно противилась такому наряду.
     - Разденься, - прошептал я, - прошу тебя.
     Она встала и стала снимать юбку, затем отстегнула пояс для чулок и одним движением сдернула свои штанишки. Она оставалась только в чулках и короткой комбинации. Я притянул Свету к себе. Мы стали целоваться, стоя у дивана, наше жаркое дыхание наполнило комнату. Я ласкал и трогал ее всюду, но все это у нас уже было прежде. Дальше произошло то, чего раньше не было.
     - Света, хочешь посмотреть на меня? - спросил я.
     - Не знаю, я боюсь, - прошептала она, губы ее дрожали.
     Я воспринял ее слова по-своему. Я вскочил и торопливо, путаясь в штанинах, снял брюки. Затем решительно, словно прыгал в холодную воду, сбросил трусы.
     Впервые я стоял перед девушкой голым. На мне оставалась только рубашка. Почему я не снял и ее, не знаю. Мой петушок торчал почти вертикально, и я немного стеснялся.
     - Ничего себе, - тихо и изумленно сказала Света.
     - Что? - виновато спросил я.
     - Зачем тебе такой?
     - Для тебя, иди сюда, - прошептал я и взял ее за руку.
     - Дима, что ты, это невозможно, я боюсь. Мы не должны...
     - Немножко, любимая, вот увидишь, я чуть-чуть, я только сверху...
     Я прижал девушку к себе, ее голый живот прижался к моему голому животу, и мой твердый, разгоряченный петушок был между нами. Я потянул ее на диван, и мы снова легли. Я задвигался, дикий восторг охватил меня.
     - Дима, ты с ума сошел, что ты делаешь, - горячечно шептала она.
     - Пожалуйста, Света, пожалуйста, я не сделаю тебе ничего плохого.
     - Нет, нет, я боюсь, Дима, не надо, пожалей меня.
     - Ну не сжимай так ноги, милая, ну, прошу тебя, я так хочу... Раздвинь...
     - Не надо, мамочка, ой, не надо!
     - Света, не бойся, я только здесь, сверху, вот так, не бойся, я вот так.
     - Ой, Дима, Дима, Дима. Ой!
     - Милая, ну, не бойся, я обещаю, я только сверху, вот так, тебе же приятно?
     - Да! Только пусть вот так. Так, наверное, можно, да? Ой, ой, Дима! Ох!
     - Светочка, девочка моя, я... А-а! Света! Света... Любимая... А-а! А-а!
     И наступила тишина. И покой. Только дыхание все еще было шумным.
     - Боже, Дима, что ты наделал? - услышал я ее далекий голос.
     - Что? - я посмотрел на нее. Она сидела на диване и осматривала себя.
     - Ты облил меня здесь, - голос ее дрожал.
     - Где?
     - Сам знаешь, где.
     - Ну и что? Я же только сверху, как обещал. Вот полотенце, вытрись.
     - Дима, я боюсь, а вдруг?
     - Какой еще "вдруг"? Какая ты глупенькая. Чего ты боишься? Все так делают.
     - Кто "все"?
     - Ну, парни рассказывали. И залететь нельзя, и приятно обоим.
     - Мне, кажется, это опасно. Везде следы. Полотенца не хватит.
     - Перестань, не паникуй, если тебе не понравилось, мы не будем так делать.
     - Не знаю, я боюсь.
     Я поцеловал ее. Мы еще полежали, потом она заволновалась, что ей пора домой.
     Мы встали. Одевались вместе, как любовники, как муж и жена, как близкие люди.
     Все каникулы мы встречались каждый день. Так, как в тот раз, мы больше не делали. Мы освоили более безопасный способ доставлять друг другу удовольствие.
     Мои пальчики стали подлинными хозяевами интимных уголочков ее тела.
     - Тебе приятно, когда я так делаю? - спрашивал я, погружая палец в ее щелку.
     - Да, только чуть повыше, - отвечала она едва слышно.
     - Коснись и ты меня, - шептал я ей, трогая повыше, как она просила.
     Я умирал от любви.
     В начале она стеснялась, но я все же уговорил ее, и она взяла в свою маленькую ладонь моего петушка. Я содрогнулся от неизведанного ощущения.
     Теперь нам обоим было хорошо.
     Началась новая четверть. Ноябрь быстро катился к декабрю и однажды Света не пришла в школу. Не пришла она и на следующий день. Зато первого декабря я был удивлен - всегда такая веселая, она была, словно раненый зверек. Ты заболела, спросил я ее. Нет. А что тогда? Приди вечером на наше место. Хорошо, приду.
     И я пришел. Она уже ждала меня. Мы обнялись и пошли в садик.
     Всю дорогу она молчала.
     Я усадил девушку на столик, где столько раз ласкал ее.
     Я погладил ее ноги в толстых, теплых чулках.
     Она молчала.
     - Что-то случилось? - спросил я заботливо.
     - Я беременна.


Остальные рассказы Олега Болтогаева Вы можете найти здесь

сделано за 0.0051 сек.