Мамуля поехала на свадьбу Полины. Через три дня она вернулась. С нею приехал Роман. Погостить чуток. Как раз получается, что он пробудет у нас последние дни сентября. Стало как-то жутковато. Как мне быть с ним? То, как он смотрел на меня, не давало повода для сомнений. Мне было ясно, для чего он приехал. А что же теперь Анатолий? Я же писала ему в армию. А он мне. А мои мечты об отношениях с физиком? Там, конечно, все еще вилами по воде, но все же... Кажется, я окончательно запуталась. Мать устроила что-то вроде праздничного ужина в честь Полининой свадьбы. Выпили за Полину, за ее жениха, за моего брата Володю, за его службу, за нас. В итоге получилось многовато на душу населения. Роман, весь вечер старавшийся под столом коснуться своей ногой моей ноги, опьянел больше всех и был сильно смущен этим. - Веди его баюшки, - сказала мне мать. - Давай я отведу, - прервал ее отец, увидев возмущение на моем лице. И они с Романом удалились. Сплю я обычно в одной ночнушке. Если холодно, лучше возьму одеяло потеплее, но все равно не одеваю пижаму. Не люблю лишней одежды. В этот вечер я заснула сразу и крепко. Проснулась я от того, что кто-то сел на мою кровать. Я встрепенулась, меня коснулась чья-то ладонь. Не сразу поняла, что это Роман. - Ромашка, ты что? - прошептала я. - Пришел к тебе, я так соскучился. - Ты с ума сошел. Иди спать! - Нет, я хочу побыть с тобой. - Рома, ты пьян. - Нет, уже все прошло. - А который час? - Три часа ночи, - он наклонился ко мне, - Леночка, ты что, забыла меня? - Ничего я не забыла. Но ты должен идти к себе. - Я никому ничего не должен, - и он улегся рядом со мной. - Роман, мы не должны... Его рука уже была на моей груди. - Пусти меня к себе, - он стал забираться под одеяло. - Нет, Ромашка, нет, что ты делаешь. Родители услышат. - Они крепко спят, Лена, пожалуйста, позволь мне. Иначе я замерзну. - Роман, ты что, ты что, смотри, как ужасно скрипит кровать. - А ты лежи тихонько, она и не будет скрипеть. - Рома, не надо. - Т-с-с. Давай будем тихонько-тихонько. Вот так. Видишь, как тихо. - Роман! - Молчи. Дай мне твои губки и молчи. И нас никто не услышит. - Ромашка, что ты делаешь? Зачем? Не надо. - Люблю тебя. Помнишь, как было летом? Тебе ведь тогда нравилось? - То было давно и неправда. - Нет правда. Помнишь, ты просила, чтоб я не спешил? - Не помню. - Вот поэтому я и приехал, чтоб напомнить тебе. - Они услышат и будет скандал. Ты хоть дверь-то запер? - Конечно. Как хорошо, что ты не заперла ее. Ты ведь знала, что я приду? - Ничего я не знала. Если бы знала, закрылась бы. - И была бы не права. Не сжимай так коленки. - Боже, Ромашка, что ты со мной делаешь. - Тебе так приятно? - Да. - А так? - Ты бессовестный. - Какая у тебя грудь. - Какая? - Упругая. Как колотится твое сердце. - Как? - Как и мое. Часто-часто. - Ты смешной. - Леночка, да ты уже там вся мокренькая, мне уже можно, а? - Ромашка, я боюсь. Ой! - Тебе не больно? - Нет. - А еще чуть-чуть? Не больно? - Ромашка! А то ты не знаешь - там два раза больно не бывает. - Леночка, кошечка моя! Я в тебе. Сладкая ты моя. Люблю тебя. - Ромочка, только давай тихонько, чтобы койка не скрипела, милый мой. - Да, да, милая. Так хорошо? - Ага. Но она все равно скрипит. - Не думай об этом. Леночка, ты чувствуешь меня? - Ромочка, Ромашка, я не могу, я сейчас, Рома, я уже близко, где ты? - Я уже тоже рядышком, как отвердели твои сисочки, какая ты вся. - Рома, я, я... Я все миленький, я уже. Я падаю, Рома. Я падаю. - И я с тобой, милая. Я тут. Прими, прими, о, о-о, Леночка, прими от меня. - Миленький, что мы наделали, это нехорошо, нехорошо. - Лапушка моя, это хорошо. Ты что, плачешь? Маленькая, не надо плакать. - Я не от того плачу. - А от чего? - От другого. - От чего "другого"? - Ну, я не знаю, как сказать. Не приставай. - Я хочу знать, отчего ты плачешь? - Я уже не плачу. - А всхлипываешь. Я тебя чем-то обидел? - Обидел. - Чем? - А вот этим! - Да ты что! Оторвешь ведь! - А чтоб не спрашивал всякие глупости. - Лена. - Что? - Давай, скажем матери, что мы поженимся. - Ты с ума сошел. Ты забыл, что ты мой братик? - Так троюродный же! Мы с тобой это уже обсуждали. А ты опять. - Нет. Не надо ничего говорить. По крайней мере, до окончания школы. - Ну, ладно. Только ты помни, что ты моя девушка, ладно? - Уже не девушка. - А кто? - Женщина. - Нет, ты моя девушка. И ею будешь всегда. - А ты мой мальчик? - А я твой мальчик. - Мальчик. А, мальчик?. Ты не собрался ли заснуть здесь? - Собрался, а что? Нельзя? - Спать извольте в своей коечке, сэр. Здесь Вам не тут. - Вы очень строги, мадам. Нельзя же так. Джентльмен спать желают. - Вы не спать сюда были призваны. Пожалуйте, в свои апартаменты, сэр. - А если нам захочется ищщо? - Хорошего понемножку. В одни руки два раза не отпускаем. - А если мы ищщо станем в очередь? - Мы Вас запомнили, сэр. Вы не сможете обмануть нашу бдительность. - Лена! - Что? - Давай еще сделаем. - Нет. Я уже никакая. Я устала. Иди к себе. - А в другой раз? - В другой раз и поговорим. Иди, спокойной ночи. - Уже четыре часа. Ночи каюк. - Ничего не "каюк". Будем спать до десяти. Завтра выходной. - Я пойду. Люблю тебя. - Иди. - А ты меня что, не любишь? - С чего ты взял? - Ты мне не говоришь об этом. - Говорю. - Не слышу. - Иди. - Не слышу. - Люблю. Иди. - Вот теперь я пошел. Вечером следующего дня мы пошли на танцы. Было так классно. Роман так и сказал: "Пойдем, коза, попрыгаем, ножками подрыгаем". Попрыгали и подрыгали на славу. Девчонки смотрели на моего кавалера с нескрываемой завистью. А через четыре дня он уехал. Хорошая поговорка есть. Любишь кататься, люби и саночки возить. Катались мы все дни, что он гостил у нас. Как нас не застали предки - уму непостижимо. Сколько сладостных заездов мы совершили? Штук пять, не меньше. И каждый старт завершался полновесным финишем. Роман не слушал всех моих опасений и делал, и делал. Я успокаивала себя тем, что в моем календарике красным цветом было отмечено двадцать второе сентября. Получалось, что небесная канцелярия с нами заодно. Поэтому я позволяла ему все, да и сама этому радовалась. Двадцать второго ничего не произошло. В это день я пошла в школу во всеоружии. Я боялась, что процессы могут начаться прямо на занятиях. Но день прошел, и никаких намеков. В легком волнении прошел следующий день. Обычно по мне можно было сверять куранты. А тут... Двадцать третье число. Двадцать четвертое. Двадцать пятое. Двадцать шестого я запаниковала. Я поняла, что забеременела. Очевидно было, что это итог моих забав в самом конце лета. Но с кем? И Толик, и Роман могли с одинаковым успехом претендовать на авторство. Меня охватил ужас. На следующий день я уже ничего не ждала, я проверяла свои ощущения. Да, меня определенно тошнило. Да, хотелось солененького. Я разревелась. Что делать? Было желание броситься к матери. Я даже подошла к ней, но она была чем-то занята и так на меня рявкнула, что я решила, нет, нужно как-то по-другому. Но как? Мне ведь только в ноябре будет шестнадцать. Засмеют все. Я стала листать литературу. Нашла у матери одну книжку. "Про здоровый быт". Мой быт был не таким здоровым, как там описывалось, и эта книжка мне помочь уже не могла. "Девушка не должна" - вот основная мысль одной из глав, а что делать, если девушка залетела. Нет ли домашних средств? Таблеток каких. Горьких, горьких. Я согласна. Есть в природе таблетки, но "до". Или "после", но сразу. Но ни "до", ни "после" мне их никто не предложил. Боже, какая я дура. От кого я понесла? Где он, мой омут? Еще один день. Что-то когтистое сжало мое сердце и не отпускало. Еще день. Ничего. Кошмар.
Тетрадь Миши
В один из вечеров встретился и поговорил с Наташкой. Чудо в юбке! Видите ли, она больше не хочет со мной встречаться. Баба с воза - кобыле легче. Я едва сдержался, чтоб не сказать ей это. Хотя, сказать честно, я ей был благодарен. За наши встречи, за любовь, мне все-таки кажется, что мы были влюблены друг в друга. За то, что позволила мне все, что я хотел. Словом, за все, что было. После разговора, ей-богу, полегчало. Хотя где-то в глубине души остался во мне какой-то чисто спортивный интерес к Наташке. Хотелось бы сделать с нею еще разок, чтобы и ее довести до вершины ощущений. Я даже попытался пойти на контакт. Ей с Тоней выпало убирать в мастерской, я вошел к ним и сказал Тоне, что ее вызывает классуха. Когда она ушла, я подошел к Наташе сзади и обнял ее. - Убери руки, - сказала она. Каким тоном она это сказала! Я отодвинулся, словно обжегся. Через пару минут возвратилась возмущенная Тонька и стала укорять меня, что я ее обманул, что сегодня не первое апреля. - Не бушуй, что ты раскудахталась, - сказал я ей. - А ты зачем сюда приперся? Мюнхаузен! - она стала махать на меня веником. - Отвали ты от меня, коза! Сама простая, как пиджак Мао Дзедуна! - Сам ты пиджак, сейчас будешь подоконники протирать. - Если ты будешь такой злюкой, то никогда не выйдешь замуж. - За такого кобеля, как ты, лучше и не выходить вообще. - Что-то вы увлеклись, давайте приостановим диспут, - вмешалась Наташа. - Давайте, приостановим, - согласился я. Тонька еще долго бурчала и не могла успокоиться. Купленные с таким трудом резинотехнические изделия вопреки моим грандиозным планам оказались невостребованными. Катенька, которую я стал кадрить, водила меня за нос и не допускала к заветным рубежам своей невинности. Наташа отпала по вышеописанным причинам, и когда моя мужская действительность, разбуженная последней короткой близостью, стала нестерпимо требовать своего, тогда я, как шанс последней надежды бросился штурмовать оставленную по весне высоту по имени Лидка, но и тут меня ожидало фиаско. - Лидочка, - ворковал я, прижимая ее в раздевалке спортзала. - Да, я Лидочка, - отвечала она, отталкивая мои лапы. - Давай, пообщаемся, когда все уйдут. - Общайся, у меня нет тайн от одноклассников. - Ну, что ты, - я понижал голос до шепота, - у нас с тобой есть тайна. - Какая? - Ну, ты что, разве все забыла? - я старался говорить тихо. - Мне просто нечего забывать, - она слегка краснела. - Неправда, ты покраснела, ты все помнишь. Лид, давай, встретимся. - Отстань! Зачем нам встречаться? - Ну, побалуемся, - я слегка ущипнул ее за грудь. - Пошел отсюда, - она больно шлепнула меня по руке. - Лид, за что? Я же от всей души. Рука сама тянется к красоте. - Отстань от меня. Любитель красоты. Наташу лапай. Или Катю. - Лид, какая ты грубая. Что за слово такое "лапай". Нужно говорить "ласкай". - Ласкать ты не умеешь, ты только лапаешь. Выпусти меня. - Я тебя не держу, - я едва сдержался, чтоб не треснуть ее. - Вот и чудесно, - она ныряла сквозь кольцо моих рук и убегала за подружками. По тому, как шел наш разговор, наша словесная игра, я сразу понимал, что мне, увы, в очередной раз ничего не светит. Я, как дурень с писаной торбой, носился теперь с этими презервативами и не мог их использовать. Я прятал их в своей школьной сумке, однако, выходя вечером на улицу, я брал с собой один пакетик с сокровенной мыслью - "а вдруг". Безотносительно к кому бы то ни было. На всякий пожарный. Возвращаясь домой, нужно было не забыть переложить пакетик из кармана брюк опять в сумку. И так каждый день. Словно охотник я стал осматривать девушек нашего класса. Вообще красота понятие относительное. Наташа красивая. Женя была еще красивее. А взять Людку? Нос длинный. Вместо сисек два прищика. Попа огурцом. Ножки иксом. Коленки грушевидные. На конкурсе красоты полы мыть не разрешат. Но, поди ж ты, Толян со второго класса вертится вокруг нее. Значит, что-то в ней есть? Надо у него спросить. Интересно, что он скажет? А если попробовать отбить у него Людку? Вот так, зажмуриться и вперед. А Катенька, неужели эта крепость поистине неприступна? Ведь все позволяет. Нет такого местечка на ее теле, которое я бы не трогал, не целовал. Иногда мне казалось, все, довел ее до края, не контролирует она себя, стонет, дышит, словно вынырнула с большой глубины. Пора, думал я и бросался на решительный штурм и всегда получал такой отпор, словно и не было этой волшебной любовной игры. Катя будто просыпалась. Трах, бах, я получал по физиономии, ее гневу и возмущению не было предела. Я стал подозревать, что она притворяется, когда будто бы реагирует на мои ласки. - Катя, ты не любишь меня, - сказал я ей как-то. - Почему? Может быть и люблю. - ответила она. - А отчего ты ведешь себя так? - Как? - Ты же понимаешь, чего я хочу. - Прекрасно понимаю. - И почему моришь меня голодом? - Я накормлю тебя, когда мы поженимся. - Когда это еще будет? - Если ты захочешь - будет. Но я тебе уже говорила, первым у меня будет муж. - Ты жестокая. Ты не представляешь, как я хочу. - Догадываюсь. - Катя, давай сделаем это. Я умоляю тебя. Я не сплю ночами. Думаю о тебе. - Не приставай. Я сказала. Ты слышал. - А как мне быть? Я не хочу идти к другой. - Насчет другой - сам решай. Будет другая - меня не будет. - Катя! Я лопну. - Ха-ха-ха! Мне говорили, что мальчики умеют сами себя обслуживать. - Я не хочу этим заниматься. Я хочу с тобой. По настоящему. - Нет. И не мечтай. Ни за что. Бог мой! На фига ты мне нужна, недотрога недоделанная, подумал я злобно. Чувства мои обострились до предела. Я хотел женщину. Обоняние мое, всегда отличавшееся какой-то звериной остротой, стало таким, что я боялся только одного - чтоб у меня не вырос собачий нос. Повод для тревоги был. В октябре нас повезли собирать виноград. Автобус, в котором мы ехали, летел по трассе со скоростью не менее семидесяти километров в час. Окна были закрыты, лишь верхние люки обеспечивали минимальную вентиляцию. И вдруг я почувствовал запах арбуза. В автобусе арбуз никто не ел, это я знал. Я вскочил, я понял, откуда этот запах. Я посмотрел в заднее окно автобуса. И успел увидеть.
На шоссе валялся раздавленный арбуз. Мы проехали над ним. "Зачем мне такой звериный нюх?" - подумал я про себя. Ныли кончики пальцев. Я знал, отчего это. Я хотел женщину. Еще со времен моей любви с Женей мне были знакомы эти откровенные проявления плотского желания. Про непрерывный торчок в брюках я уже не говорю. Это было как бесплатное приложение к букету других проявлений похоти. Найду себе. Найду, думал я. Я купил бутылку мадеры и два бублика, на большее не хватило денег. Я пошел на пляж. Там, в дальнем его конце, огромной пирамидой высились лежаки, они были сложены на зиму, и в их лабиринте находили приют влюбленные и алкаши. Обычно я приходил сюда с какой-нибудь подружкой, но сегодня я впервые пришел сюда в качестве выпивохи. Пройдя три или четыре поворота среди хлипких деревянных конструкций, я нашел укромное местечко и уселся. Осенний ветер горестно и сладко выл где-то над головой. Мне показалось, что я остался один на всем белом свете. Я открыл бутылку и жадно стал пить. Меня мучила жажда и получилось, что вместо воды я пил вино. Я пил его, как воду. Залпом я высосал большую часть бутылки. И меня сразу повело. Бублик не лез в горло, да он уже и не мог спасти меня от опьянения. Я вспоминал Женю. Почему-то только ее. Где ты, моя первая девушка, любовь моя, где ты? Почему ты забыла меня, своего мальчика, почему? Отчего ты не пишешь мне, ведь нам было так хорошо вдвоем, отчего? Зачем ты променяла меня на кого-то другого, зачем? Неужели ты позволяешь ему ласкать свое нежное тело, неужели? Когда же мы увидимся снова, я ведь по-прежнему люблю тебя, когда же? Я запихивался бубликом и запивал его вином, которое теперь казалось противным. Удивительно, но я четко, как мне казалось, сознавал, что я пьян. Ноги стали ватными. Хотелось лечь на лежак. Еще минута и я бы, наверное, лег и уснул. Но я услышал, что в мире есть еще люди. Я прислушался. В нескольких метрах от меня в галерее лежаков кто-то шептался. Похоже, парочка подростков. Я встал и тихо пошел в направлении источника звука. Пройти не удалось. Но они были рядом, за стеной лежаков. Я стал кружить по лабиринту с целью выйти непосредственно в их галерею. Никак не получалось. Тогда я вышел из пирамиды и зашел с другой стороны. Ага, вот другой вход. Я пошел по нему. Конкретной цели у меня не было. Я шел, ступая осторожно, как кот. Сначала я услышал их голоса. Совсем юные. Он что-то требовал, она возражала. Я сделал еще два поворота и понял, что они совсем близко, за вот этим рядом лежаков. Теперь я мог разобрать, о чем они говорили. Собственно, песня была стара, как мир. - Лежи спокойно, что ты вертишься. - Петя, не надо, я боюсь. - Не бойся, мы всегда будем вместе. - Петя, пусти меня, Петенька, давай в другой раз. - Ты каждый раз так говоришь, а сама водишь меня за нос. - Перестань, Петя, не надо. Я придвинулся еще ближе, посмотрел сквозь доски лежаков и узнал их. Это были восьмиклассники нашей школы. Ее, кажется, звали Лина. Редкое имя. Она лежала на пляжном топчане, плащ ее был расстегнут, юбка задрана, ноги в светлых чулках были высоко обнажены. Лица паренька я не видел, он был ко мне спиной. Но я хорошо видел, что он делал. Торопливо и суетно он стягивал с ее бедер лиловые трусики. - Петя, перестань, нельзя, я еще ни с кем, - ее голос стал паническим. - Сейчас, Линочка, потерпи, я сейчас, - он стал расстегивать свои брюки. - Петя, мы не должны, я боюсь, не надо, - она заплакала. - Лина, потерпи, я иду, потерпи, - путаясь в штанинах, он двинулся к ней. И дикая, бессмысленная злоба, вдруг затопила меня. Одним прыжком я преодолел разделявшее нас расстояние. Я схватил его за шиворот и рванул к себе. - Ах ты сволочь! Сейчас я тебе оторву яйца, и ты будешь терпеть всю оставшуюся жизнь! Хрен ты моржовый, ты будешь сейчас жевать песок, и ползать у меня в ногах! Нет слов, которыми можно было бы описать тот ужас, который застыл на лице паренька. Он оцепенел и неподвижно висел, удерживаемый моей рукой. Словно нашкодивший кот. Девчонка широко открыла рот, хватала воздух, но не могла произнести ни звука. - Сука, педераст! - непонятная, звериная злоба охватила меня. Я ударил его головой об стенку из лежаков, потом еще раз и еще. Брызнула кровь. Пацан закрыл лицо руками, а я все бил и бил. Он стал оседать на песок. - Перестань, ты убьешь его, - услышал я откуда-то издалека. Я повернулся к ней. Губы ее дрожали, я увидел голое тело. Почему-то в память врезалось то, что между ног у нее почти не было волосиков. Она пыталась одеть трусики. - Пошел вон отсюда! - рявкнул я на несостоявшегося соблазнителя, - быстро! И он побежал. Безропотно и быстро. Он выл и всхлипывал. Я подошел к ней. - Не спеши так, - прошептал я и присел рядом с нею на корточки. Я положил руку на ее ногу. Погладил кверху. Посмотрел в ее лицо. Страх застыл в ее глазах. Она была бледна, как луна. - Ляг. Зачем тебе этот сосунок, я сделаю все, как надо. Ответ ее прозвучал, как выстрел. Хотя говорила она очень тихо. - Если ты это сделаешь, я повешусь. Я мгновенно протрезвел. Боже! Какая я свинья! Зачем я так поступил? - Прости, я пьян, - прохрипел я и побежал прочь. В дальней галерее, ничтожный и жалкий, я блевал и плакал и хмель медленно выходил из меня, подлого и вонючего скота. И не было мне оправдания.
